Он хорошо представлял Валеру в отделе: ухмыляется в бороду и ничего не делает. Все его любят. В Черепановске ничего бы не добился, вернулся бы пустым, и больше бы его в командировки не посылали. Лебедев поторопился бы найти пронырливого парня на его место, а Валеру в угоду Хохлову тут же двинул бы в свои заместители. Вот уж был бы безопасный для него заместитель. Наташа была права: только разговоры о рыбалке с тестем, больше ничего.
Он подумал, что этому не так уж трудно научиться. Главное, что теперь он все понимает и, значит, все теперь пойдет иначе.
Утром же звонил телефон, мужские голоса в трубке требовали металл, надо было разбираться, громоздились на столе папки, завязанные тесемочками, в скоросшивателях прилипали друг к другу листки папиросной бумаги с едва различимым слепым-текстом, взволнованная и потная Марья Григорьевна роняла карандаши, писались письма, заказывались междугородные разговоры, и не помнилось, не мыслилось понятное ночью, будто бы можно все это не делать. Требовался начальник автоколонны в автобусный парк номер два, требовались мастера в цехах, СКБ-3 приглашало на работу инженеров-конструкторов всех категорий, но жизнь уже определилась в чем-то основном. Уже поздно было начинать сначала, уже существовал долг за квартиру и уже не работала беременная Ляля; уже не тянуло ехать куда-нибудь далеко, где никогда не бывал; и пять лет спустя он работал на том же месте.
Глава четвертая
Сашкино четырехлетие решили отметить на даче. Закуски готовили дома. Белан взялся отвезти их на машине. С пяти утра Ляля, повязавшись передником поверх ночной рубашки, смолила кур на газовой плите, варила овощи и яйца, и квартиру заволокло чадом. В комнате Юшков втискивал в баулы и рюкзак бутылки, консервы, буханки хлеба и трехлитровые бутыли с соленьями. Вот-вот должен был приехать Белан, куры только начали подрумяниваться в духовке, в баулы ничего уже не лезло, и тут еще явился Игорь Кацнельсон. Ляля, натянув халатик, выскочила из кухни, ошалело улыбаясь: «Игорь, давно вас не видно было».
Год или больше она вынуждена была терпеть Кацнельсона, а так как душевной раздвоенности не переносила, то и старалась полюбить того, с кем приходилось смиряться. Юшков уже знал: чем меньше ей нравится человек, которого она должна привечать, тем приветливее будет она улыбаться, внушая себе приязнь. Он сказал: «У тебя что-то горит». Убежала, еще раз улыбнувшись гостю. Переигрывала.
Игорь Кацнельсон работал мастером на сборке задних мостов. Мастеру нужна луженая глотка, а он был тихим и болезненным. В институте отличался как аналитик и эрудит. Юшков бывал по делам снабжения на его участке и однажды увидел там на обкаточном стенде задний мост, облепленный пьезодатчиками. Тонкие проводки тянулись в конторку мастера, к осциллографу. «Шумомер?» — спросил Юшков и угадал. Обкатчик, заправляя мост маслом, ухмылялся. Они, обкатчики, о работе шестерен судили на слух, по шуму: стучат, не стучат,— и не ошибались. С идеей шумомера Кацнельсон носился давно и наконец сумел заинтересовать ею кандидата наук из Политехнического, того самого Шумского, который так подвел Юшкова. Шумскому прибор мог пригодиться для докторской диссертации. Однако тратить на него время Шумский не собирался. Он достал Кацнельсону осциллограф и пообещал, если прибор получится, поговорить о заочной аспирантуре на кафедре. Кацнельсону этого было достаточно, чтобы начать работу. Понадобилось для прибора — взялся изучать электронику. Юшков в электронике не разбирался, а ухо у него оказалось не хуже, чем у старого обкатчика, диагноз по шуму он ставил безошибочно. У него тут же появились свои идеи по диагностике, выложил их однокурснику и не заметил, как втянулся.
Ляля не могла этого понять: ну сделают они с Кациельсоном прибор — и что будет? Он сказал: «Считай, что я езжу на рыбалку». Казалось, что самое главное у них с Кацнельсоном есть: они нашли человека, которому нужна настоящая работа. А уж работать-то они оба могут сутками. Изредка Шумский появлялся на участке и торопил: «Давайте, ребята. Вы попали в струю, сейчас всюду занялись шумомерами, сейчас самое время». А потом охладевал, начинал избегать их и, бывая на заводе, не появлялся на сборке задних мостов. А потом снова начинал торопить.
Шумомер откликался на все шумы, даже подшипники стенда он «слышал», а до диагностики и через год было так же далеко, как вначале. Потому что каждый их шаг вперед приносил лишь новые вопросы, и, отвечая на них, приходилось уходить от главной задачи в сторону, строить новые приборы для побочных исследований, а те в свою очередь рождали новые вопросы, и дело начинало казаться безнадежным. Будь они институтскими работниками, все это имело бы ценность исследования, но им нужен был только окончательный результат. Несколько раз они упирались в тупик и начинали все сызнова, и наконец Кацнельсон сказал: «Тут лабораторное оборудование нужно, вдвоем кустарно это не осилить, надо кончать». Они сидели в его конторке, был обеденный перерыв второй смены, за стальной стенкой «забивали козла», последний вариант их прибора лежал в углу среди масленой ветоши, болтов и гаек, развороченные его внутренности торчали в разные стороны — трубки, панели, проводки с датчиками,— Юшкову был противен высокий, бабий голос Кацнельсона, но тот был прав. «Ну и черт с ним»,— согласился Юшков, удивляясь своей способности всю жизнь делать одну и ту же ошибку — увлекаться работой. С тех пор они с Кацнельсоном не виделись.