Да, я по сей день блуждаю в этом лесу. Эти деревья недостаточно красивы, чтобы стать последним кадром твоих небесных глаз. И теперь уже никогда ничего не будет, все погибло, кроме моих чувств. Тебя, мою вселенную, моё сокровище, голос моей души и стук моего сердца — похитили. Да и кто же? Тот самый, которого не так давно ты стала называть "родной". Он был эгоистичнее меня, он посмел украсть твою красоту, молодость и голос. Он построил тебе домик, небольшой, примерно два на три метра под землёй, накрыл досками. Он сшил твои прекрасные губы друг с другом, хотя, признаться, я всегда втайне мечтал, чтобы они были пришиты к моим. Он резал твои розовые, почти детские пяточки. Он стянул так туго верёвку на твоих прекрасных белых ручках, что я мечтал бы, чтобы мои руки так привязали к твоим.
Как ты там говорила мне? Что я несу? Что ботинки у меня грязны? Что рубашка мятая?
А какая теперь разница. У тебя теперь тоже грязные ботинки и мятая рубашка. Но даже в этом безобразии, даже на опознании… Ты была прекрасна. Лишь в груди что-то сжималось сильнее обычного, и моя ранняя седина вышла чуть быстрее обычного, чтобы проститься с тобой.
Все горит вокруг меня, хоть и темнота. Хоть глаз выколи, но я все вижу, я чувствую его. Он до сих пор здесь, в истерике, прячется в этом лесу. Найду. Погибну от безумия, но найду. Беретта в моей руке, кажется, уже совсем изголодалась. Лучшее дополнение к мятой рубашке. Не хватает, разве что, тонкого чёрного галстука и колечка с бирюзой, что я тебе когда-то дарил.
Попутчик
В поезде сидел вальяжно, как и обычно сидят в людных местах мальчики лет двадцати трёх от роду. Полубоком, нога с размахом запрокинута на ногу и величественно покачиваясь нависает над нехитрым половым покрытием. Столик от впереди стоящего сиденья был откинут, на нем важно красовались почти допитая бутылка classic-cola и пачка Кириешек.
Я не смел противиться возможности, и, честно признаться, желанию. Немедленно подсел к нему.
— Сэр, добрейший день, а чем вы занимаетесь?
— Ужинаю, спасибо за вопрос. Присоединитесь? Правда Кириешки почти закончились, но крошечки я вам досыплю. И запивайте сразу.
— Не откажусь, с вашего позволения! — я взял в руки помятую пачку сухариков, обстучал её пальцами так, чтобы крошки ссыпались вниз. Получилось весьма прилично. Мой новый momentum-попутчик протянул мне classic-cola. Я сделал большой глоток, потом ещё и ещё, пока на дне не осталось пол глоточка. Безошибочно: там была водка, 50:50 смешанная с колой. Весьма отчаянная рецептура, применяемая только в особых случаях. Обычно люди после такого нехитрого ужина едут кутить. И, как правило, до этого было выпито еще столько же в слегка более стеснительной пропорции 30:70.
Я слегка поморщился и спросил:
— А вы, я так понимаю, на кутёжный концерт какой путь держите?
— Верно! Все верно! — улыбнувшись, ответил мне будущий друг. — Я Толий, можно просто Анатолян. А вас как зовут?
— А меня не зовут, я сам прихожу.
— Ну тогда приходи, при случае. Я таким как ты, дуракам, всегда рад.
Примерно так я всегда представлял себе встречу с Богом. И я оказался абсолютно прав. Правда и подумать не мог, что моим Раем окажется столичный поезд, который бесконечно бегает по кольцу то в одну сторону, то в другую, таская меня по голодному желудку столицы моей юности.
Кто бы мог представить.
Смерть читателя великой и непредсказуемой визуальной новеллы, под названием «Жизнь» обретается вместе с не всегда логичным завершением своего собственного пути. И, ровно так, как и до рождения, стеснительного читателя ждёт ничто после смерти. И это ничто — есть сон. До рождения он видит свой первый сон, безгрешный и прекрасный, потому и при прерывании оного — кричит как резанный. А на пороге отключения организма от мирового сервера мозг создаёт свой последний сон. Про поезд, про Бога, про Кириешки. Про такое незначительное, но тем не менее лучшее, что видел.
Творец
Творец нашего мира был зачат случайно, после жаркой вписки на пантеоне, иначе как объяснить такую злость к миру. Он подкидывает нам все новые и новые беды и чудеса. Многие говорят, что это сделано для укрепления нашей веры не в Него, но в Себя. Но к середине существования ресурса твоего тела ты понимаешь, что единственный творец — есть ты Сам.
Творец собственной судьбы, или творец всех судеб вокруг? В этом стоит разобраться. И тут уже путь веры твоей находится на перепутье, то ли верить в себя как в творца, одного из миллиардов других «мимокрокодилов», то ли верить в себя, как в творца миллиардов. Ведь каждый из нас, без вранья, ловил себя на мысли, что все вокруг какое-то слишком ненастоящее. Безмолвные камни, слишком болтливые люди, будто хорошо проработанные игровые персонажи. А мы все — часть этой вселенной, либо же её создатель, вынужденный безвременно сдохнуть в молчаливом согласии со скриптом.