Казалось, прошла мучительная вечность, прежде чем последний из солдат вылез обратно наверх и наполовину ослепший, полузадохшийся беглец смог столкнуть тяжелую крышку с бочки.
Настала ночь, и поздние посетители уже давно ушли, когда миссис Пруэтт осмелилась спуститься в винный погреб, где и нашла ободранного и дрожащего Моргана, который тем не менее был готов покинуть свое убежище по первому требованию. Выражение на тощем лице миссис Пруэтт нельзя было назвать слишком приветливым.
— Ты слишком дорого обошелся бедной вдове, мерзавец, и нечего ухмыляться. Если бы не глупая привязанность к тебе Анни, я бы тотчас выставила тебя отсюда и ты бы уже давно отплясывал джигу [16] на площади казней. -Она цыкнула щербатым ртом. — Но мне не нужна награда за твою голову, и я не выдам тебя. Старый полковник Мордаунт и Мишель Мизей — будь проклята эта двуличная собака — спят и видят, как бы наложить на тебя лапы. Скажи мне, мистер Морган, ты действительно убил этих двух «железнобоких»?
— Да, миссис, но мне ничего не оставалось.
К его огромному облегчению, с лица ее исчезло суровое выражение, и она неожиданно усмехнулась, глядя на его лицо в подтеках вина, слипшиеся волосы и сырую одежду.
— Хорошая работа. Ненавижу этих самовлюбленных лицемеров, которые готовы закрыть все таверны в королевстве — я имею в виду в государстве — и разорить их владельцев. Чума на них, мистер Морган, люди имеют право смеяться и быть счастливыми, если они хотят — а большинство хочет этого. А пока хватит развозить вино по моему подвалу, выжми одежду вон в тот горшок — я продам это вино солдатам. Конечно, ты понимаешь, что здесь ты все еще в опасности, — заметила вдова и протянула ему узелок с едой, — но я придумала, как спасти твою шею. А теперь слушайте, что я скажу, сэр. За моей таверной все еще следят, но скоро приедет повозка за двумя бочками вина, которые надо доставить в порт. Вчера я продала их владельцу судна. — Миссис Пруэтт неожиданно подмигнула ему. — Он сказал, что торопится, потому что отплывает завтра утром с приливом.
— Да благословит вас Бог, матушка Пруэтт!
— Оставь благодарность на потом — ты еще не выпутался из этой передряги, сэр. Так вот, на эту повозку я погружу еще одну бочку, в которой ты и спрячешься.
Морган нагнулся и поцеловал ее жесткую руку.
— А куда направляется корабль?
И снова миссис Пруэтт поджала губы и цыкнула.
— Какое-то место под названием Барбадос, так сказал хозяин. Только не спрашивай меня, где это, сэр, потому что я понятия не имею.
Глава 7
ЭКИПАЖ ГИЧКИ
Там, где, моряк с обычным зрением ничего бы не заметил, Энох Джекмен смог увидеть еле различимую сероватую узкую полоску, которая замаячила на горизонте на самом краю сине-зеленого моря. На фоне пышных белых облаков, видневшихся там, куда был нацелен узкий нос гички [17], ее было особенно трудно рассмотреть.
Губы у бывшего помощника капитана так потрескались и обветрели за почти двухнедельное пребывание под лучами безжалостного солнца, что ему пришлось облизать их, чтобы выговорить хотя бы слово. Даже после этого ему казалось, что язык у него разбух вдвое больше обычного, и ему удалось прохрипеть только:
— Земля! Земля! Слава Богу, вон она, с подветренной стороны.
В этот крик он вложил почти все свои силы. Жажда так иссушила горло Джекмена, что его голос не смог разбудить ни женщину, ни трех мужчин, с которыми вместе он находился на борту грязной, необустроенной гички. Глупо ухмыляясь, потому что никто пока не знал о его чудесной тайне, он тупо и бесцельно разглядывал пустой кувшин из-под воды, который катался взад и вперед, взад и вперед по дну гички.
Рулевой задумчиво потянулся и внимательно окинул взглядом своих товарищей, которые лежали на лавках в таких неестественных позах, что казались уже мертвыми. И это было бы неудивительно, потому что всю ночь женщина стонала и что-то бормотала во сне, особенно под утро. Но нет, впалая грудь мисс Пайн все еще вздымалась под тканью выцветшего темно-коричневого платья.
Окрыленный надеждой, придавшей ему хотя бы видимость сил, Энох Джекмен нагнулся над штурвалом, несколько раз облизал сухим языком обветренные, запекшиеся губы и, перекинув парус, развернул нос гички по направлению к размытой, почти незаметной полоске земли.
Убедившись, что суденышко бежит по новому курсу, и удовлетворенно оглядев брызги, которые заискрились за кормой, уроженец Новой Англии принялся размышлять о том, чем сейчас заняты люди дома, в Ньюберипорте, в летний день 1656 года.
Гичка с легкостью скользила по ясному, ярко-голубому океану, а перед мысленным взором Джекмена простирались холодные, свинцово-серые воды у причала в Ньюберипорте. Неподалеку из воды высовывались многочисленные рифы, украшенные клоками желто-коричневых водорослей. Они поджидали неосторожную жертву.
Ему слышались крики скопищ серо-белых чаек и маленьких вертких крачек, которые словно жаловались, кружа над пирсом Абиджайи Уайтлока или сидя на побелевших от соли плитах нового корабельного двора Абсалома Пейджа. Наверное, за последние три года топоры дровосеков расчистили еще больше места на берегу, вгрызаясь в самую чащу обширных диких лесов. И наверное, вдоль полоски пляжа появилось еще больше новых домиков.
Интересно, сегодня воскресенье? Нет, скорее всего, нет. По воскресеньям младшему сыну преподобного мистера Джошуа Джекмена редко везло. Именно в этот день недели предписывалось полное бездействие. И сейчас Энох все-таки не мог понять, почему вести нормальный образ жизни в выходной день считалось таким страшным грехом. Непохоже, чтобы великий и всемогущий Господь мог навсегда проклясть сопливого мальчишку просто за то, что тому пришло в голову взять шлюпку и отправиться ловить треску в устье реки.
Незаметно молодой Джекмен обратился к воспоминаниям о том дне, когда, почти три года назад, он, не обратив внимания на строгие указания отца, преподобного Джошуа Джекмена, не смог побороть в себе желание отправиться вверх по течению, туда, где стройные темно-зеленые ели спускались прямо к прозрачной темной воде. Там он встал на якорь, достал старую удочку и насадил на крючок жирного червяка. Трески было много, и она оказалась весьма прожорливой.
И никто бы не обратил внимания на это пустячное и вполне понятное прегрешение, если бы не уродливый ханжа и шпион Джабез Лоринг, который подвернулся на дороге как раз вовремя, чтобы засечь, как сын священника волочет огромную связку рыбы, сгибаясь под ее тяжестью, к задней двери домика преподобного Джекмена.
Скоро, прикинул Джекмен, солнце поднимется над горизонтом и разбудит его товарищей, маня их новыми надеждами. Что это может быть за земля? За последние две недели гичка, наверное, отплыла достаточно далеко. Это французский, голландский или английский остров? Сделай так, Боже, чтобы он не оказался испанским!
А потом к ним заявились Поль Коггинс и Питер Ньютон, помощники шерифа, со стражниками и арестовали его за упорное и неисправимое нарушение Дня Субботнего.
Джекмен сжал челюсти. Прав он был или нет, но он все равно так сопротивлялся, что им пришлось огреть его дубинкой по башке, да так, что чуть не раскроили ему череп. До сих пор он ясно помнил чувство охватившей его ярости, когда его волокли по Ньюберипорту со связанными руками, словно обычного бродягу, — и все потому, что он поймал дюжину селедок и при этом никому не помешал.
Задул обычный утренний ветер, и гичка начала сильнее раскачиваться на волнах, но ее поскрипывание и ритмический плеск волн не могли успокоить бурю, бушевавшую в груди Эноха Джекмена. Снова перед его глазами стояло лицо старого судьи Оливера. Суровое, словно гранитный риф в бухте Массачусетс, оно ничуть не смягчилось при его чистосердечном признании и обещании никогда больше не повторять своего проступка. Судья мрачно приговорил вольного члена общины Эноха Джекмена к двадцати ударам плетью и одному дню у позорного столба.
Честно говоря, со столбом он бы еще смирился. Многие из добрых жителей колонии в бухте Массачусетс выстаивали около него день на площади за мелкие провинности против жестких законов колонии, но дать себя публично выпороть — это оскорбление, против которого восставали и его тело, и его душа.