Занимаясь долгое время перипетиями политической борьбы в термидорианском Конвенте, я никак не мог отделаться от ощущения странного разрыва между историческими исследованиями и документами того времени, которые мне доводилось держать в руках. Депутаты Конвента обвиняли своих соратников в симпатиях к монархии, грозили смертной казнью любому, кто потребует восстановления королевской власти. Они были готовы на всё, лишь бы этого не произошло - даже нарушить только что принятую ими после долгих дебатов Конституцию III года Республики (1795). Письма с мест были наполнены сообщениями о роялистах, голосовавших за конституцию ради грядущей победы на выборах. Агенты полиции приходили в ужас от того, что прямо на парижских улицах порою раздавались выкрики: «Да здравствует король!», газеты сообщали о роялистских восстаниях в провинциях и призывали освободить из тюрьмы детей казнённого Людовика XVI.
Но в книгах, посвященных посттермидорианскому периоду, обычно лишь мельком, в паре абзацев рассказывается о том, как роялисты - кучка отщепенцев-эмигрантов - терпят одно поражение за другим, высмеиваются их лидеры и всячески подчёркивается, что весь этот сюжет не заслуживает внимания. Едва ли не нагляднее всего это показывает Е.В. Тарле в своей известной работе «Жерминаль и прериаль»: «Ничто не дает такой картины полного окостенения, духовной и политической смерти, как идеология и психология подавляющей массы роялистов в этом, 1795 г. [...] Они самым искренним образом абсолютно ничего не понимали, ничего не желали понимать в происшедшем землетрясении и, ослепленные классовой ненавистью, надеялись повернуть обратно колесо истории. [...] Всё это был политический бред: даже и ограниченная монархия Бурбонов встретила бы в 1795 г. жестокое сопротивление»{7}. Возникает впечатление своеобразного «боя с тенью»: по данным источников, республиканцы то и дело наносили удары, прилагали титанические усилия, дабы не допустить реставрации монархии, а их противник, если верить историкам, не представлял собой какой-либо серьёзной силы, был жалок и смешон.
Какое-то время я объяснял себе этот парадокс намеренным сгущением красок современниками, использованием призрака роялистской угрозы в собственных политических целях. Естественное заблуждение для человека, выросшего в стране, где стать аргентинским шпионом или троцкистским прихвостнем можно было, не прилагая к этому особых усилий. И всё равно оставалось множество фактов, которые в эту схему не укладывались. Вот «пламенный революционер», дехристианизатор и цареубийца{8} Жозеф Фуше, но не пройдёт и десяти лет, как он одним из первых предложит установить империю, а затем получит герцогский титул. Лицемер и карьерист? Допустим. А аббат Эммануэль-Жозеф Сийес, чья книга «Что такое третье сословие?» немало способствовала подрыву авторитета королевской власти в 1789 г.? Проходит два десятка лет, и он уже сенатор и граф империи. А один из творцов Конституции III года Франсуа-Антуан Буасси д’Англа, сравнивавший Робеспьера с Орфеем, бывший членом Комитета общественного спасения, - он также получает титул графа Империи, а при Реставрации становится ещё и пэром Франции? А другой творец этой же Конституции Жан- Дени Ланжюине - также граф Империи, а после нее - пэр Франции?
Отдельные судьбы? Изменение взглядов с течением времени? Политические флюгеры? Не исключено. Ранее ведь и сами революционеры прошли такой же путь, но в противоположную сторону - от монархизма к республиканизму. Как писал в 1793 г. К. Демулен, «не исключено, что 12 июля 1789 г. нас, республиканцев, в Париже было меньше десятка» {9}, впрочем, есть большие сомнения, что и сам он был в то время республиканцем. М. Робеспьер, Л.-А. Сен-Жюст - все выступали тогда (да и много позднее) за монархию. Ещё в 1791 г. мадам Ролан отмечала, что «якобинцы, как общество, бились в конвульсиях при слове “республика”»{10}. Но ведь, кроме революционеров, существовало ещё 25 миллионов французов. Неужели население огромной страны всего за несколько лет волшебным образом превратилось из сторонников королевской власти в республиканцев - если судить по тому, что имевшие право голоса и в 1793, и в 1795 гг. поддержали на референдумах республиканские конституции?