Что ж, мой дорогой герцог, Ассамблея нотаблей подходит к концу, и, тем не менее, вы ещё не затронули важнейший вопрос. Можете не сомневаться, что нотабли убедятся по переданным им вами уже шесть недель назад документам, что дети короля не его. Эти бумаги со всей очевидностью доказывают преступное поведение королевы; вы же - подданный, питающий слишком сильную привязанность к крови ваших владык, чтобы не краснеть, подчиняясь этим плодам адюльтера. Завтра же, не позже, представьте доклад по этому поводу в моём бюро. [...] Я знаю, что это будет не слишком приятно королю, но между нами, будучи такой игрушкой в руках его жены, достоин ли он править? Да, мой дорогой Фиц-Джеймс, это несчастный государь, а Франция достойна настоящего короля{235}.
Невозможно даже вообразить, чтобы граф Прованский и в самом деле написал такое письмо. Что же касается самого слуха о компрометирующих королеву бумагах, мне видятся вполне резонными аргументы Э. Левер, которая считает его совершенно фантастическим: трудно представить себе, чтобы в годы, когда и речи не шло о лишении Людовика XVI власти, Месье решился бы пойти на столь открытый конфликт с непредсказуемыми последствиями{236}.
Впрочем, есть и другая версия той же истории: молодой маркиз де Буйе в мемуарах рассказывает, будто слышал «достаточно правдивые свидетельства» о том, что Месье отправил в Парижский парламент документы, доказывающие незаконность детей короля{237}, и они ждали в Парламенте своего часа: как только удалось бы избавиться от Людовика XVI, они сразу же были бы пущены в ход{238}. Этот вариант видится мне куда более логичным с политической точки зрения, но столь же мало реалистичным: такую акцию трудно было бы сохранить в тайне от королевской семьи, и отношения оказались бы безнадёжно испорчены.
Кроме того, хотя в мемуарах, дипломатической переписке, в рассказах о ходивших при дворе сплетнях и анекдотах не сложно найти подтверждения реальной или предполагаемой конкуренции между братьями, можно при желании привести немало и других фактов. В ноябре 1785 г. двор активно обсуждал, что, поскольку у Месье нет детей, он завещал своё состояние младшему сыну королевской четы{239}. Да и несмотря на то, что принято считать, будто в годы Революции граф Прованский делал всё, чтобы лишить брата трона, у меня складывается обратное впечатление: несчастья явно сблизили королевскую семью {240}, и в конце 1790-х гг. это дало основание Людовику XVIII написать про Марию-Антуанетту следующее: «Издавна я был с ней в довольно плохих отношениях, в последние годы стал её другом». Хотя, добавляет король, я «никогда не принадлежал к тем, кто пользовался её благосклонностью»{241}.
На мысль о том, что в данном случае Людовик-Станислас не кривит душой, наводит и следующий эпизод. Вскоре после казни Людовика XVI Мария-Антуанетта поручила одному из немногих оставшихся ей верными дворян передать графу Прованскому печать покойного короля, его перстень и пряди волос членов королевской семьи. Насколько я могу судить, эта история, многократно воспроизведённая в литературе, восходит к воспоминаниям Ж.Б. Анета, обычно именуемого Клери (Hanet dit Cléry), слуги Людовика XVI во время его заключения в Тампле. По его словам, проезжая через Бланкенбург, он встретился с Людовиком XVIII, который и показал ему реликвии, а также записку Марии-Антуанетты, в которой она писала Месье, как любит его, и подчёркивала, что это говорится от всего сердца{242}. Другой весьма осведомлённый современник, барон де Гогла (Goguelat) {243} рассказывая эту историю, добавляет, что отправленный королевой дворянин не только встретился с Месье в Хамме, но и получил от графа Прованского чрезвычайно трогательное письмо, полное любви и нежных чувств к членам королевской семьи {244}. Разумеется, зная отношение королевы к Месье до Революции, к этому сюжету нельзя отнестись без известного скепсиса, к тому же очевидно, что если реликвии и были переданы графу Прованскому, то, скорее всего, как главе рода, старшему члену семьи. Тем не менее им обоим ничто не мешало выбрать иные формулировки.
Существует и ещё один весьма любопытный документ. В начале XX в. известный историк эмиграции Э. Доде опубликовал попавший ему в руки текст, озаглавленный «Исторические размышления о Марии-Антуанетте»{245}. По его словам, он целиком написан рукой Людовика XVIII, датирован ноябрём 1798 г. и дополнен письмом короля о том, что предназначался к анонимной публикации. Можно только гадать, что заставило короля написать этот очерк, разве что ровно 5 лет, прошедшие со дня казни Марии-Антуанетты. В этом тексте жена Людовика XVI рисуется с большим сочувствием и весьма благоприятными штрихами; специально коснувшись слухов о её амурных похождениях и о том, что дети могли не принадлежать её мужу, Людовик XVIII решительно их отвергает{246}. Хотя, безусловно, трудно исключить и мысль о том, что к 1798 г. все эти истории давно потеряли актуальность, и не было никакого смысла бросать тень на память покойной королевы.