О том, кто раскрыл заговор властям, существует несколько версий. Лафайет говорил Моррису, что давно следил за де Фавра{284}. Сам де Фавра полагал, что его предал граф Люксембургский, однако Ожеар в своих мемуарах довольно убедительно пишет о том, что слабым звеном оказались банкиры, к которым маркиз обратился с просьбой о займе{285}.
На суде де Фавра инкриминировался широчайший заговор, в котором должно было быть задействовано 140 000 человек, планы убийства Лафайета, набор войск, чтобы вывезти короля из Парижа. Но «в столь сложном деле не было ни единого сообщника; не заходила речь ни об оружии, ни о боеприпасах, ни о каком-либо снабжении; не было переписки с кем бы то ни было» {286}.
Объяснялось это довольно просто. После восстания 5-6 октября 1789 г. и насильственного перемещения короля в Париж политическое равновесие ещё не установилось, новые власти чувствовали себя неуверенно и стремились организовать резонансный политический процесс. До ареста де Фавра для этого были намечены два главных кандидата, ждущих в тюрьме решения своей судьбы. Один - уже неоднократно упоминавшийся Ожеар, фигура удобная, если учесть, что он был не только секретарём королевы, но и генеральным откупщиком. Обвиняли его в том же, что и де Фавра, - в стремлении организовать бегство короля. Другой - барон де Безанваль (Besenval), пожилой генерал, военный губернатор Иль-де-Франса, выведший войска из Парижа накануне 14 июля; его обвиняли в том, что он хотел осадить Париж и перебить его жителей. Обоих впоследствии оправдали. Один из современников предполагал, что причиной оправдания Безанваля были его тесные связи с герцогом Орлеанским, а сторонников герцога в городской верхушке было немало{287}. Если это правда, то и Ожеар мог похвастаться связями с Орлеанским домом: его отец служил управляющим у Регента. У де Фавра таких защитников не было.
Когда стало известно об аресте де Фавра, в Париже появилась листовка, подписанная неким Баро (Barauz), в которой говорилось, что это Месье стоял во главе заговора, и именно по его поручению де Фавра должен был собрать 30 000 человек, чтобы убить Лафайета и мэра, а также удушить Париж экономически. Стало понятно, что дело вот-вот может уйти с городского уровня и заинтересовать Учредительное собрание. Кроме того, принц получил анонимные письма с угрозами, и окружение Месье начало опасаться за его безопасность{288}.
Узнав об этом, граф Прованский решил, что разумнее будет не ожидать, пока его вызовут на допрос, а оправдаться самому. Мирабо в одном из писем явно давал понять, что план действий для Месье разрабатывал он сам и некий «человек в сером», которого публикатор идентифицирует как герцога де Леви. По словам Мирабо, это они подтолкнули графа Прованского к необходимости сделать публичное заявление, предупредив об этом заранее и королевский двор, и генерала Лафайета{289}. Моррис также вспоминает, что слышал от Лафайета, будто речь для Месье написал Мирабо{290}.
Днём 26 декабря Месье отправил в Ратушу записку, извещая, что придет к шести вечера. Когда граф Прованский появился, члены Коммуны прервали своё заседание, усадили брата короля рядом с мэром («как это было принято в суверенных судах по отношению к принцам крови») и позволили ему выступить с речью{291}. Про де Фавра принц сообщил следующее:
В 1772 г. он поступил в мой полк швейцарских гвардейцев, в 1775 г. - его покинул, и с того времени я ни разу с ним не беседовал. Лишённый на протяжении нескольких месяцев возможности пользоваться моими доходами, обеспокоенный значительными выплатами, которые мне предстояло совершить в январе, я хотел иметь возможность выполнить свои обязательства, не прибегая к помощи Казначейства. Чтобы добиться этого, я решил было заняться отчуждением имущества на необходимую сумму, но мне объяснили, что займ будет менее обременительным для моих финансов. Около двух недель назад г-н де Ла Шатр посоветовал мне г-на де Фавра как человека, способного осуществить заём у двух банкиров: г-на Шомеля и Сарториуса. Вследствие этого я подписал обязательство на два миллиона - на сумму, необходимую, чтобы расплатиться с долгами на начало года и заплатить моему Дому. И поскольку это дело было исключительно финансовым, я поручил этим заняться моему казначею. Я не видел г-на де Фавра, ничего ему не писал, никак не связывался с ним. К тому же всё, что он делал, мне полностью неизвестно{292}.
Впрочем, Месье не упустил случая и напомнить о своих заслугах, и провозгласить своё credo:
С того самого дня, когда я на второй Ассамблее нотаблей высказался по фундаментальному вопросу, по которому до сих пор нет согласия, я не переставал верить, что вот-вот разразится великая революция, что Король - по намерениям своим, по его добродетелям, в соответствии со своим верховным титулом - должен возглавить её, поскольку она не может быть благотворной для нации, не будучи благотворной для её монарха. В конце концов, именно королевская власть должна быть защитницей свободы нации, а свобода нации - фундаментом для королевской власти{293}.