А незнакомец, напротив, солидно и неуклонно продвигался к какой-то изначально заданной цели, шел неспеша и не меняя направления. Он отлично знал свое дело. Дошел до низа долины, поднялся вдоль левого берега ручья, перешел через него именно в том месте, где надо было, и оказался именно там, где тропа продолжалась уже на правом берегу. Фредерик II бесшумно, словно тень, шел за ним и даже временами двигался на четвереньках, но никак не мог помешать нижним еловым веткам хлопать по одежде, что пугающим эхом отдавалось в напряженной тишине, в которой даже хруст снега на расправляющих свои ветви деревьях слышался на огромном расстоянии. Незнакомец, однако, ни разу не обернулся. Был даже момент, когда он вскоре после того, как перебрался через ручей, точно угадывая тропинку, занесенную двухметровой толщины снежным покровом, сделал довольно резкий поворот. Фредерик II оказался в этот момент на открытом, не защищенном деревьями месте, и на какой-то миг увидел светлое пятно под шапкой — лицо мужчины. Фредерик II замер. (Он скажет потом: «В ту секунду я подумал: все, пропал!») Но пока Фредерик стоял неподвижно, пытаясь походить на ствол дерева, незнакомец продолжил идти ровным спокойным шагом, видимо, считая, что он уже давно находится в таких местах, где никто не может его догнать.
А Фредерик II сохранит от этой погони ощущение, что он был «лисом». Когда потом он будет говорить о местах за горой Арша, он будет их описывать, как, наверное, Колумб описывал Ост-Индию. И все виденное им было тогда подчинено новым заботам. Деревья интересовали его лишь как стволы, расположенные так, чтобы они могли укрыть его, чтобы они более или менее разумно выстраивались позади незнакомца и позволяли продолжать погоню. (Потом он скажет, сколько было открытых и потаенных мест в ложбине, сколько там было ям и склонов и как все эти укрытия и открытые места помогали или мешали его продвижению: в каких-то зарослях леса он мог позволить себе бежать бегом; какие-то поляны приходилось обходить, скрываясь за деревьями; где-то надо было подолгу ждать, прежде чем выйти из укрытия; а тем временем он с удивлением понимал подсказки, исходившие от снега, от тишины, от темных ветвей и даже от слабого запаха сырой коры, понимал странные наставления, которые нужно было тут же расшифровать, чтобы немедленно ими воспользоваться.)
Он не скажет, что теперь, когда он был уверен, что незнакомец не будет оглядываться назад, он уже не думал о холодном лице Доротеи. Это стало для него далеким прошлым, как смерть Жанны д'Арк или смерть Людовика XVI, у палачей которых со временем появились тысячи сообщников, спокойно пользующихся последствиями этих убийств.
Незнакомец пересек лес, спустился в ложбину, поднялся на возвышенность, прошел вдоль гребня, пересек другой лес, больше первого, раскинувшийся в двух долинах с густыми зарослями, через которые он спокойно шагал, очевидно, зная их как свои пять пальцев. Потом наискосок поднялся по длинному пологому склону и вышел на лесную дорогу. Эта дорога шла вниз, и незнакомец стал по ней спускаться. За ним остались леса лиственниц и елей, буковые и дубовые рощи, отдельные ивы, тополя и еле выглядывавшие из-под снега живые изгороди. Потом пошли всхолмленные поля. Метрах в двухстах от незнакомца Фредерик II резко остановился: впереди, примерно в километре перед тем, за кем он гнался, виднелась ферма с одним светящимся окном под толстой белой шапкой снега. Из трубы поднималась тонкая голубая струйка дыма.
(Позже Фредерик II скажет: «Я сразу подумал…» Но он не скажет, что же он подумал, так как именно в этот момент ему пришлось сбросить с себя шкуру лисы, почти превратившуюся в волчью шкуру.) Затаив дыхание, он долго стоял, размышляя и глядя на крышу и на дымок, а мужчина, гораздо более спокойно смотревший на вещи, продолжал идти, спустился, прошел мимо фермы и опять стал спускаться.
Теперь путь его лежал по дороге, на которой были видны следы полозьев от саней. Она виляет по заснеженным полям, разбитым на квадраты изгородями. Вот выстроились влажные от тумана стебли кукурузы, похожие на торчащие пучки волос на подбородке. В воздухе витает запах супа, конского пота и навоза. Идущий впереди исчезает за выступом резко спускающегося вниз луга. На этот раз Фредерик II пускается бежать. И вдруг видит деревню, видит, что незнакомец входит в нее.
Фредерик II точно воспроизведет все, что он подумал и что сделал. Вот они мирно идут один за другим по улице, вероятно, по главной улице, потому что это более крупная деревня, чем наша. На ней выстроились три бакалейных лавки, табачная лавка, скобяная лавка, и у этих лавок есть витрины, сквозь стекла которых видны люди, сидящие под лампами, среди выставленных рядком леек, замков, веревок и горшочков с горчицей. Если бы человек набросился на кого — нибудь, то от крика (Фредерик II закричал бы громко) на улицу повыскакивало бы человек двадцать. Но незнакомец, пройдя всю главную улицу, выходит на площадь с церковью, пересекает ее и идет по другой улице, широкой, красивой, очень чистой улице с добротными, богатыми домами. Спокойно направляется к одному из домов своим неторопливым шагом прогуливающегося человека, вышедшего подышать воздухом, той же походкой, какой он отошел от бука и шел на протяжении всего пути. Он стучит кулаком в дверь одного из домов и, дожидаясь, пока ему откроют, соскребает об скребок снег с сапог. Потом входит и еще на пороге снимает с шеи кашне. Все по-человечески. Колокол возвещает, что уже двенадцать часов.
Фредерик II как ни в чем не бывало проходит мимо дома и через окно видит висячую зажженную лампу. Погода-то сумрачная. Под лампой, наверное, накрыт стол. Фредерик садится на тумбу за углом, возле дверей какого-то амбара. Время проходит быстро, и вот уже колокол бьет час. Из дома выходит мальчишка и бегом направляется к центральной площади. Возвращается с пачкой табака в руках. Купил, наверное, не меньше, чем на четыре су.
Тут Фредерик II вспоминает, что у него в кармане жилета должна быть монета в пять су, которую он всегда носит с собой на всякий случай. Если есть, то хорошо. Ощупывает жилет. Есть. Отсчитывает от начала широкой улицы с богатыми домами: один, два, три, четыре дома. Дом незнакомца — пятый. Тщательно пересчитывает: да, пятый. Кстати, только у этого дома два окна на первом этаже, по одному с каждой стороны от входа. После этого Фредерик уходит: ему надо сделать два дела. Во-первых, узнать, как называется деревня. Где он? Во-вторых, съесть кусок хлеба. С самого утра у него в желудке только чашка кофе. Узнать название деревни проще всего в мэрии — ведь не будешь же спрашивать в кафе: что это за деревня? Обычно, когда идут куда-нибудь, знают, куда идут. В мэрии, сразу в коридоре, он видит объявление о продаже лесосеки под шапкой: «Мэрия Шишильяна». Все ясно, дальше идти не нужно. А теперь — в харчевню «Миним»? Нет. В харчевне — пять су. Лучше в булочную. Там он покупает хлеба на два су, потом идет в кафе «На площади», где берет водки на два су, мочит в ней хлеб и съедает его в таком виде.
Надо как можно скорее вернуться домой и зайти к Ланглуа. Время поджимает: четыре лье — четыре добрых часа. Он выходит из кафе. Погода хорошая, люди на улице ходят туда-сюда. На углу площади с церковью, где с одной стороны начинается дорога на Клелль, а с другой — улица, где стоит дом незнакомца, Фредерик II подходит к прохожему и спрашивает:
— Скажите, вон в том доме (тут они отходят на пару шагов, чтобы лучше увидеть тот дом), в пятом отсюда, с двумя окошками, кто там проживает, не знаете?
Прохожий отвечает:
— Да, знаю. Господин В.
Фредерик II вернулся в деревню в шесть часов. Ему пришлось попыхтеть на спусках и подъемах из — за гололеда, а последние два часа — помучиться от наступившей тьмы и от тяжести своей тайны. Все это было написано у него на лице. Не говоря уже о том, что хлеба на два су и водки на два су маловато для придания бодрости человеку, прошедшему за день без передыха больше восьми лье. Первым делом он направился к кафе «У дороги» и толкнул дверь. Сосиска была одна. Все восемьдесят восемь килограммов ее веса вздрогнули от глубокого вздоха, а открытый рот секунд двадцать не закрывался, пока не умолк истошный крик, от которого закачались все лампы. Выскочив из своей комнаты, Ланглуа влетел на кухню с пистолетом в каждой руке. Молча вперившись в Фредерика II, он произнес, тоже секунд двадцать спустя, тонким детским голоском глупейшую фразу: — А ты что, не помер?