Однако это не мешало ей во время его славы вести против него пылкие интриги, вроде последнего приключения с влюбленным принцем, таким образом была решена его судьба.
Когда он сообщил об этом некоторым из своих приверженцев, они сочли его сумасшедшим, что было почти правдой. Тем не менее они решились следовать за ним повсюду и защитить его в случае надобности собственным телом.
Обо всем этом размышлял теперь принц, находясь в тайнике дома Борана. Мало-помалу его мысли смешались, голова склонилась на подушку, и он заснул, шепотом повторяя заветное имя:
— Полина! Полетта!..
Вдруг он вздрогнул, открыл глаза: ему показалось, что дом полон каких-то звуков, шума…
Когда Борану послышались на улице шаги солдатского отряда, он не ошибся: этот шум приближался и замолк перед дверью его дома. Часовщик поспешно вскочил с кровати и начал одеваться, тихо позвав сквозь полуоткрытую дверь: «Рене!»
Она прибежала сейчас же, разбуженная и встревоженная тем же шумом, похожим на то, как будто солдаты окружали дом.
— Отец, отец! — вскрикнула она, ломая руки. — Он погиб, погиб!
— Нет, — старался успокоить ее Боран, — тайник надежен…
В эту минуту раздались громкие голоса Блезо и Жанны, спавших в лавке:
— Кто там?
— Погодите! Мы встретим вас как следует, канальи!
— Пробуют открыть дверь, отомкнуть замок… Однако это не воры — те отрядами не ходят… Пойдем туда! — сказал Боран.
Они спустились в ту минуту, когда Блезо старался защитить толстой палкой подававшуюся дверь. Жанна звала на помощь.
Муж был обезоружен в одно мгновение, а жене чья-то грубая рука зажала рот.
Вошло человек пять-шесть. За ними извне тихо закрыли дверь.
— Молчать, если дорожите жизнью! — приказал повелительный голос. — Именем закона!
Говоривший начальник отряда был человеком грубого вида, в котором под городским платьем легко было узнать военного.
Около него стоял тщедушный человек низкого роста, небрежно завернувшийся в широкий поношенный плащ.
— Кантекор, вели дать побольше света, — сказал он.
— Сейчас, ваше превосходительство! — ответил знакомый нам уже Кантекор, оборачиваясь к Борану.
При тусклом свете поставленной на прилавок лампы можно было разглядеть присутствующих; к тому же Кантекор уже несколько ознакомился с ними раньше.
— Господин Боран, вы слышите? Дайте свечей, лампу!.. Главное — как можно меньше шума, ради вашей же пользы… Не надо скандала, все обойдется тихо. Пусть никто не пробует бежать, — добавил он, — улица оцеплена. Нас много, и сопротивление не имеет смысла. — Он вынул из кармана пару пистолетов и внушительно объявил: — У каждого из моих людей имеются такие же.
Бледные и безмолвные, Боран и Рене вставили свечи в жестяные подсвечники и зажгли их дрожащими руками. Блезо и Жанна последовали их примеру, и лавка ярко осветилась.
— Спрашивай, Кантекор, — приказал дурно одетый «генерал», придвинув себе стул и опустившись на него, надвинув шляпу на глаза и стараясь скрыть подбородок в складках своего галстука.
Но Боран узнал его, несмотря на его старания, и, вздрогнув, шепнул дочери:
— Сам Фуше!
Рене прислонилась к стене, чтобы не упасть. Кантекор спокойно рассмотрел одного за другим обитателей дома и потом сказал, качая головой:
— Ваши лица не доказывают спокойствия совести; думаю, что нет надобности объяснять вам цель нашего прихода. Самое лучшее для вас — покориться силе… Господин Боран, выдайте нам своего гостя, и тогда мы с ним поговорим.
Собравшись с духом, почерпнув мужество в своей преданности принцу, Боран ответил громким, спокойным голосом:
— Наши лица — лица мирных людей, оторванных от сна насилием, и наше волнение очень естественно. Что касается какого-то гостя, то я не понимаю, о чем вы говорите.
Фуше и Кантекор обменялись быстрым взглядом, как бы говорившим: «Ты ошибся? Не так ли?» — «Не беспокойтесь, я уверен в том, что знаю». Недаром же следил Кантекор за своей добычей, от самой границы следуя за ней по пятам.
— Я мирный часовой мастер, — продолжал Боран, — меня двадцать лет знают в этом квартале, где я живу честно; это известно всем. Если вы представители закона, то должны покровительствовать честным людям, а не тревожить их по ночам без всякой причины…
— Эта песня знакома мне, — перебил его Кантекор, — никто не способен на искреннее сознание. Таким образом вы вынуждаете нас к насилию, к обыску? Тем хуже для вас, но результат будет тот же самый.