Ночь сбрасывает свой плащ, и бездна становится чернее смерти. Звери воют, словно ведьмы на поминках. Мы их не слышим. Мы нащупываем маленькие кусты. Мы вырываем их с корнем. Мы обмакиваем их в бензин и поджигаем. Мы держим их в вытянутых руках прямо посередине, образуя круг огня. Черный дым поднимается вверх и застревает в верхушках деревьев. Дым висит, словно черная вуаль. Деревья становятся похожи на матерей-плакальщиц. Их лица застыли, как камень, по ту сторону слез. Тот, кто украл у них день свадьбы, кто похитил единственного ребенка, должен взять этой ночью единственного мужчину. Но кто он? Колесо ночи уменьшается, в то время как свет пламени движется по поверхности прямо к центру. Остается только его голова, и его глаза, которые не умоляют уже, нет. Эта чернота насмехается теперь над всеми нами. Мы призываем ребенка-святого. В руках мы вдруг обнаруживаем грязные окровавленные лохмотья, бывшие когда-то красным платьицем. Наш вопль взрывает тишину — какой чудовищный обман. Матери-плакальщицы извиваются и содрогаются и срывают вуали скорби со своих лиц. И, наконец, весь гнев и вся месть обращаются на одного, и мы знаем, что должны действовать быстро. Его жизнь в наших руках. Это уже дело чести. Мы не можем стоять в стороне. Еще немного, и он исчезнет навсегда. Смерть не обманет нас снова. Мы должны действовать быстро. Мы должны стать проворными и твердыми, как эта черная жемчужина.
перевод Елена Клепикова
Рука капитана — как скрученный канат
С буквами А-Н-И-Т-А, извивающимися вокруг черепа и кинжала
И лик Христа, приколоченный к якорю
Вытравлен сверху...
Отшвырнув в сторону чертову жестяную тарелку
Капитан неторопливо приканчивает
Несколько кроваво-красных бутылок, скрашивающих его участь
С комом в горле и комковатой кашей
Листая альбом с вырезками, стоящий торчком от грязи
Болезненный ком любви на его флаге
Позади поцелуи, все, что осталось —
Плыть и плыть вперед до опупения
Каютная лихорадка! О, каютная лихорадка!
Свободная рука капитана — большой мясницкий нож
Которым он отмеряет свой хлеб и вяленое мясо
И стругает свою деревянную ногу из прекраснейшего красного дерева!
Или это было черное дерево? Да, это было черное дерево!
Он ведет счет своему одиночеству, зарубка за зарубкой
Море не предлагает ничего, что можно потрогать или удержать
Зарубка за зарубкой, зима за зимой
Зарубка за зарубкой, зима за зимой
Теперь его нога сточена до щепки
О, 0, Каютная Лихорадка! Каютная лихорадка!
Она повсюду! Теперь, когда она умерла! Нет! Нет!
О, Каютная Лихорадка! Каютная Лихорадка!
Добро пожаловать за стол, его призрачная возлюбленная!
Она поднимает гриву своих волос с изгибов тела
И пытается изобразить на лице вожделение!
Его рука, словно извивающаяся змея
Смахивает со стола все опорожненные им бутылки
Они катаются, словно прозрачные кегли, по каюте
Корабля, на котором он плавал, пять лет как затонувшего
перевод К.Ч.
Я ползу вверх по скалам и трещинам темным
Вверх по ребрам камней, вниз по скалам огромным
Я ночами не сплю — когда злой ветер свищет
Мое колкое сердце ее призрак ищет
Тот же самый Бог, что покинул ее
Покинул теперь и меня
Размягчая слезами колючий дерн
Я копаю Колодец Страдания
А в этом Колодце Страдания
Повисло ведро печали
Гремит уныло и глухо
Как колокол качаясь
А на дне колодца — позабытый наряд
Моей утопшей голубки
От пролитых мною в колодец слез
Промокли насквозь ее юбки
Навались на ворот плечом, если смел
Подними ведро из могилы
Крути, верти, крути, верти
Пока не порвутся жилы
Тот же самый Бог, что покинул ее
Покинул теперь и меня
Посреди Пустыни Отчаяния
Я сижу у Колодца Страдания
перевод Илья Кормильцев
Ты знаешь девчонку из двадцать девятой?
О ней я хочу тебе рассказать.
И черт ее дернул жить надо мной...
Я слезы опять не могу удержать!
Я слышу шаги: она ходит босая
По комнате тихо всю ночь напролет
То плачет навзрыд, то тихо рыдает
А слезы горячие пол прожигают
Сочатся сквозь щели мне налицо
Ловлю их губами, покуда она
Все ходит и плачет. Ходит и плачет
От нее в небытие
От нее в небытие
От нее в небытие!