— Вот мое удостоверение!
Младший из двоих взял эту бумагу и, скользнув по ней взглядом, опустил револьвер. То же самое сделал и его старший товарищ.
— Как раз вас-то мы и искали, — сказал юноша, безуспешно силясь придать своему мелодичному голосу необходимую в такой ситуации строгость. — Нам стало известно, что вы последние, кто видел воеводу Шпачова. Его убили, когда он возвращался домой. Вы не знаете, кто это сделал?
Барберри, которому бывший матрос растолковал эти слова, в ужасе вскрикнул:
— Боже праведный! Доблестного воеводу убили! Не могу поверить… Кому он мог помешать?
— У воеводы было достаточно врагов. Мы должны найти и покарать его убийц! — с жаром произнес юноша.
Барберри окинул его испытующим взглядом.
— А ты сам-то кто? Присядь, поведай нам, что тут вообще происходит.
— Я очень спешу. Мне необходимо отыскать этих презренных убийц! — воскликнул юноша, и в его прекрасных глазах, затененных длинными ресницами, полыхнул яростный огонь.
— Э, да ты и не мужчина вовсе, — приглядевшись, установил Барберри. — Как же ты можешь браться за такие опасные дела?
— Вы правы, — покраснев, призналось это юное существо. — Я — Серба, дочь убитого воеводы. У меня были два брата — оба они пали смертью храбрых в борьбе за свободу, и мне теперь на роду написано отомстить и за них, и за отца. Смерть тиранам!
— Смерть тиранам! — зычно гаркнул ее молчаливый спутник, и горное эхо многократно повторило этот возглас.
Последние отзвуки эха еще не успели затихнуть на склонах гор, а Серба и ее спутник исчезли в глухой ночи так же неслышно, как и появились.
— Что за люди! — вздохнул Цезарь Барберри, опасливо поглядев им вслед. — Видят в темноте, как кошки… Скорее бы нам уже убраться из этих мест, где у женщин такие же необузданные нравы, как и у мужчин.
— Да и спать на скалах не очень уютно, — добавила мадемуазель л’Эстабилье.
Все уже уснули, а Миклош все сидел у догорающего костра, глядя, как взлетают и тают в воздухе яркие искры. Перед его мысленным взором вырисовывался промелькнувший, как мимолетное видение, облик очаровательной воительницы, яростный блеск ее прекрасных глаз — и в глубине его души исподволь возникало какое-то неведомое доселе чувство…
— Что за глупости! — вздохнул он, прогоняя это видение. — Ведь я же никогда больше ее не увижу.
Глава одиннадцатая, в которой мастер сожалеет о созданном им произведении
Ночи в горах становились все более холодными и туманными. Когда костер, поддерживаемый совместными усилиями, угасал, артисты, лязгая зубами от холода, постепенно, один за другим, перебирались в кибитку и, проснувшись утром, обнаруживали, что лежат вповалку на полу своей передвижной обители. Там было ненамного теплее, чем под открытым небом, но по крайней мере дощатые стенки этого домика на колесах спасали от пронизывающего ветра.
— Что за дикие места? — вздохнул господин Барберри, озираясь по сторонам. — Похоже, в этой Македонии нет никаких деревень…
— Как не быть? — отозвался бывший матрос. — Однако я не уверен, что мы находимся в Македонии. Может быть, это уже Албания. Вообще эти земли разделяет только горный хребет, и отличаются они друг от друга всего лишь тем, что Албания более дикая и малоисследованная. Один капитан, под началом которого я служил, в свободное время обучал меня географии. Так он говорил, что Албания — это «черная дыра» Европы. И на некоторых картах она и вовсе не обозначена, как будто ее и на свете нет. Только турецкие паши, которые там хозяйничают, этого не знают.
Прошло еще несколько дней, прежде чем наши путники наконец увидели что-то похожее на деревню. В горном ущелье среди лиственных деревьев беспорядочно лепились невзрачные приземистые хибары. Если бы не дымок, стлавшийся над трубами, трудно было бы поверить, что в этой глуши кто-то живет.
Перед тем как спуститься в ущелье, предстояло одолеть еще один крутой подъем. Вся труппа, кроме господина Барберри, изо всех сил толкала кибитки, помогая лошадям. А он шел впереди, понурив голову и вполголоса сокрушаясь о том, что позволил втянуть себя в эту авантюру.
Внезапно путь им преградили три здоровенных горца — типичные разбойники с револьверами в руках — и бесцеремонно схватили лошадей под уздцы. Их появление так напугало господина Барберри, что он обессиленно рухнул на придорожный камень и в отчаянии заголосил:
— Эй, матрос, первый шталмейстер, иди сюда!