На заднем плане развели костер, и ярко-красные языки огня отгоняли надвигающиеся сумерки. А вдалеке, озаренные прощальными лучами заходящего солнца, ослепительно сверкали заснеженные вершины гор.
— Какое великолепное освещение! — заметил господин Барберри, по привычке потирая руки.
Артисты поспешно переоделись. Виктор ударил в большой барабан, и господин Барберри, уже в пышной накладной бороде, выехал верхом из-за кибиток на середину импровизированной арены.
Прославленные «Сцены македонской битвы» шли как обычно, однако на этот раз не было ни аплодисментов, ни одобрительных возгласов. Зрители молча, в полной тишине, досмотрели сцену казни, и только когда последний «предатель» рухнул на землю, по рядам в полумраке прокатился глухой ропот.
— Правосудие свершилось! — провозгласил воевода, поднимаясь с пня, на котором сидел.
И все повернулись туда же, куда и он. На толстых сучьях большого ветвистого дерева покачивались на веревках три человеческие фигуры. Это были те самые предатели, которых недавно приговорили к смертной казни. Их тихо повесили во время представления, и в полумраке пламя костра отбрасывало кроваво-красные блики на их безжизненные лица.
Барберри вздрогнул и отвернулся.
— Друзья мои, скорее прочь отсюда! — простонал он. — Вовеки не найти мне покоя после такого зрелища!
Артисты торопливо упаковали свой инвентарь, и кибитки снова тронулись в путь. Никто не решался даже оглянуться, пока они не покинули злополучное село.
Цезарь Барберри, погруженный в свои мысли, то и дело вздыхал и наконец с горечью вымолвил:
— Никогда я не стал бы сочинять эту пьеску, если бы знал, как все это ужасно в действительности…
Глава двенадцатая, в которой наши юные герои подвергаются смертельной опасности, а потом происходит неожиданная встреча, вследствие чего один из них долго не может уснуть
Во время привалов Виктор с Миклошем брали ружья и отправлялись на охоту, чтобы обеспечить своих коллег пропитанием. Нередко подстреленные утки падали в кристально прозрачные горные ручьи, и клоун Густав уже наловчился вылавливать их оттуда.
Казалось, самый трудный участок пути был преодолен. Впереди на горном склоне весело шумели зеленой листвой молодые деревья, а за ними до самого горизонта простиралась широкая равнина. И даже воздух стал как будто теплее.
По вечерам, когда вся компания устраивалась у костра, Пал Чайко развлекал друзей рассказами о своих странствиях, постоянно приговаривая:
— Нам бы только попасть в Салоники, а там все пойдет как по маслу! Вот увидите, какой это прекрасный, замечательный город…
По словам бывшего матроса, эти Салоники были чем-то вроде земли обетованной.
В деревнях и городишках, через которые пролегал путь бродячей цирковой труппы, обитала сплошная беднота. Выручка от представлений была настолько мизерной, что ее не хватало даже на то, чтобы поужинать в захудалой харчевне.
Деревни точь-в-точь походили одна на другую: всюду жалкие лачуги, напоминавшие конюшни, где хозяева ютились вместе с домашним скотом. Городишки тоже не отличались разнообразием. Как правило, они состояли из нескольких кривых и грязных улочек, а на городских окраинах находились постройки казарменного типа, занятые воинскими частями. Вокруг лениво слонялись турецкие солдаты — неряшливые, в прохудившейся форменной одежонке, с голодным блеском в глазах.
— Неудивительно, что здесь, в горах, так плодятся разбойники, — сказал Виктор, — ведь у этих несчастных вояк нет даже нормального оружия.
— Ничего у них нет, — усмехнулся бывший матрос. — Да и откуда может что-нибудь взяться? Я слышал такой анекдот, как получилось, что у турецких пехотинцев нет солдатских ботинок. Однажды султан распорядился выдать из казны мешок денег на приобретение новых ботинок для своих доблестных воинов, стоявших гарнизоном в крепости Монастир. А когда казначей отправился с этим мешком в путь, ему пришло в голову, что у солдат есть еще старые ботинки, которые можно залатать, а на это вполне хватит полмешка денег. Поэтому половину он взял себе.