— Воздушной гимнастке нельзя толстеть, — проворчал он.
Мари-Мари вытерла губы и бросила тоскливый взгляд на остатки пищи.
Такая же участь вскоре постигла и Мисс Аталанту.
— Я не удивлюсь, если ты вскоре не сможешь поднимать ноги, — укоризненно проговорил директор цирка.
Затем он обрушился на Виктора:
— Разве ты не знаешь, что меня раздражает, когда ты так обжираешься?
И тарелка Виктора последовала на край стола — ко всем прочим.
Теперь оставался только господин Густав. Но всемирно известный клоун с такой решимостью поглощал кусок за куском, угрюмо уставившись в одну точку, что Барберри долго не решался подобраться к нему. И все-таки осмотрительность в конце концов возобладала — и он проворно отодвинул в сторону и тарелку господина Густава.
— Хватит уже, друг мой! — увещевающим тоном произнес он. — Если мы все это съедим, завтра нам придется питаться святым духом. А я не могу этого допустить.
Господин Густав как ошпаренный вскочил с табуретки и бросился к выходу, яростно выкрикивая:
— Я пойду к своим истинным друзьям — к Лео и Каро! Уж они-то не станут обижать горемыку Густава!
Второпях он чуть не сбил с ног молодого человека, все это время следившего в щелку за происходящим. И тут же скрылся в другой кибитке.
Ужин закончился.
Оставшись в одиночестве, господин Барберри отложил нож и вилку и, с удовлетворением осмотрев опустевшее поле битвы, горделиво промолвил:
— Вот как надо вести хозяйство! Я только что спас завтрашний обед.
Но радость его оказалась преждевременной. В следующий момент снаружи послышались тяжелые шаги — и на пороге кибитки появился рыжеволосый молодой человек в синей униформе.
— Ах, это ты! — вскричал господин Барберри, скорчив сочувственную гримасу. — Как же я мог забыть о Яноше Катинке? Ты, шельма, наверное, еще не ужинал?
Круглое лицо рыжего парня озарилось широкой улыбкой.
— Как раз за этим я и пришел, — радостно сообщил он. — Я смотрю, вы и для меня оставили самую малость.
— О, несчастный! — воскликнул господин Барберри, воздев руки. — Ты, ничтожнейший из всех цирковых униформистов, считаешь, что это самая малость?.. Лопай, набивай себе брюхо, пожирай завтрашний обед цирковой труппы Барберри!
Рыжеволосый, ни секунды не мешкая, враз оказался за столом и принялся с невероятной быстротой уплетать все, что осталось на тарелках, в то время как Барберри продолжал распинаться:
— Я тебя раскусил, каналья! Ты всегда специально околачиваешься на конюшне, среди лошадей, где никто не мешает тебе измышлять всякие каверзы, пока все порядочные люди ужинают. А потом внезапно сваливаешься как снег на голову, чтобы разорить своего бедного директора! О, Янош Катинка, продувная ты бестия!.. Будь проклят тот день, когда я приютил тебя и взял на работу!
Пока господин Барберри предавался скорби, жалуясь на коварную судьбу, которая подложила ему такую свинью, рыжеволосый униформист с аппетитом доедал все, что еще оставалось на столе. Казалось, у него вместо рта объемистый мешок, куда он забрасывал огромные куски мяса и ломти хлеба. Когда со всем этим было покончено, он огляделся по сторонам.
— По-моему, тут где-то есть еще и сыр. Я чувствую его запах.
Это уже переполнило чашу терпения директора. Он схватил наглеца за шиворот и вышвырнул из кибитки, крикнув вдогонку:
— Чтоб я тебя больше не видел!
Рыжеволосый весело рассмеялся и побежал в сторону трактира.
Господин Барберри еще немного побрюзжал, постепенно остывая, а потом, внезапно спохватившись, погасил слабо мерцавшую керосиновую лампу.
— Надо спасти хотя бы то, что еще можно спасти, — проворчал он. — Чтобы хоть керосин остался на завтра.
В кибитке стало темно, и молодой человек, все это время подглядывавший в щелку, решил двигаться к дому. Читатель, конечно, уже догадался, что это был не кто иной, как Миклош Касони.
Выйдя на проселочную дорогу, он обернулся и мечтательно пробормотал:
— А все-таки я хотел бы наняться в труппу господина Барберри…
По темной проселочной дороге к Миклошу стремительно приближалась долговязая фигура. Это гувернер Пал Буго совершал свою вечернюю прогулку.
— Мне осталось пройти еще полмили, — сообщил он, поравнявшись с Миклошем. — Я не смогу заснуть, пока мои ноги не успокоятся.
И, прибавив шагу, он исчез в темноте. В доме все уже спали. Стараясь не шуметь, Миклош на ощупь добрался до своей постели, а потом долго лежал без сна, вспоминая все, что увидел и услышал за этот день. И в конце концов пришел к убеждению, что нет лучшей доли, чем жизнь артиста.