По дороге чернокожий дядька, небрежно крутя баранку, тараторил не переставая. О том, как менеджер из администрации города носился вчера по мэрии с перекошенным лицом и выпученными, как у малосольной селедки, глазами. О том, как он поднял всех на ноги, на руки и на... то самое. О том, как отменяли и переносили выступления известных трупп и групп, чтобы втиснуть его пассажиров в плотно забитый график выступлений. И что такого дядька не видел за без малого двадцать лет работы в концертной индустрии.
- Да вот, посмотрите сами! - дядька махнул направо, в сторону Цветочной площади. По краям ее, с огромных транспарантов, широко лыбились жирной змеящейся очереди в кассы четверо его новых знакомцев.
Слушая все это Шило надувался тщеславной гордостью, Еж тихо млел, Носатый ерзал на сидении, а Элька озабоченно разглядывала свою зеленую физиономию в зеркало пудреницы.
Показалось или нет: в заднем стекле мелькнул мерзко хихикающий тщедушный человек с лицом в мелких морщинках, водитель от неожиданности резко повернул руль. Но нет, показалось.
Жара, чтоб ее. Жара.
Они стояли на сцене, облитые, словно искрящимся елочным дождем, светом прожекторов. Элька, обтянутая черным трико - готка-солистка-гитаристка. Бледный Шило с решительно сжатыми губами - басист. Добродушный, улыбающийся Еж за барабанами. В кой-то веки чисто выбритый Носач - клавишник и раздолбай с абсолютным слухом.
Внизу накатывалась волнами на сцену пестрая толпа. Шумела нетерпеливо, смотрела недоверчиво, пахла потом, хмельным азартом и попкорном. Ждала - капризная, жестокая и влюбчивая.
Разбуди меня, завоюй, заставь смеяться и плакать, не то растопчу, проглочу, не помилую.
В первом ряду, в самом центре, развалился на сидении Старьевщик в детской бейсболке с Микки Маусом. Снисходительно разглядывал музыкантов сквозь сложенную трубочкой ладонь, тянул коку из набитого льдом стакана.
Нездоровое горячечное солнце неумолимо катилось за горизонт, стекая по окнам высоток оранжевыми разводами.
- Время, - сказал одними губами Город.
- Время, - повторил Шило, провел рукой по струнам.
- Время, - дунула Элька в луковицу микрофона.
- Драм-м-м! Друм-м-м! - пробежались по тарелкам барабанные палочки.
- Лир-р-ри! Лирли-рилли! - прошлись по струнам пальцы.
- Три-тра-рам! - откликнулся синтезатор.
Элька вцепилась в гриф гитары, как змеелов в шею удава. И низко, хрипловато, насморочно, чуть в нос, запела. Капризные, пресыщенные, жадные до развлечений зрители, навострили уши. Со сцены пахнуло случайным праздником, бесшабашным весельем, минутной вседозволенностью. Тем, куда можно нырнуть из обыденной жизни, где можно раствориться без остатка и сожаления.
Город, почуял, как по капле, по глотку напитывается свежей силой, как рвущийся в небо аэростат горячим воздухом. Почуял это и Старьевщик. Вдохнул разлитое в воздухе пьяное возбуждение, облизнулся, словно кот на сметану, cвел загребающим жестом руки.
Ну что, кто кого?
Всхлюп. Будто втянули спагетти жирные губы. И растворился в мареве самый крупный аэропорт страны, с ангарами, боингами и спешащими к воротам пассажирами.
Всхлюп. Нет больше самого большого, длиною в милю, моста.
Всхлюп. Проглочена старейшая библиотека.
Город скрипел зубами, даже с новой силой он ничего не смог удержать. Совсем ничего.
Старьевщик довольно рыгнул. Вытер салфеткой лоснящийся рот. Устроился поудобнее на деревянной скамье.
Элька закончила очередную песню. Перевела дух. Растерянно оглянулась назад, на своих. Что-то шло не так сегодня. Глуше звенели тарелки, западали клавиши, стонала гитара. С трудом срывались с языка слова, скользкие и невкусные, как мокрый обмылок.
Хотелось все бросить и сбежать. Зарыться с головой в старое тряпье за кулисой. Ничего не видеть и не слышать. Но это значило - сдаться. А сдаваться Элькa, отчаянная девчонка из бедного пригорода, не любила и не умела. Если отбросят - да, летела, набивая синяки и шишки, а сама...
Сама уперлась высоченными каблуками в деревянный настил сцены. Дайте мне точку опоры... А не дадите - ну и черт с вами.
Тут еще подталкивал, обнимал за сутулые плечи кто-то невидимый, но весьма ощутимый. Жарко нашептывал в ухо, сжимал кисть руки:
- Давайте, Валеты!
Элька набрала воздуха в грудь - начала новую песню.
Эй, вы, там, внизу! Зрители-любители! Смотреть - только на меня, дышать - со мной в такт, жить - со мной вместе!
Песню Элька едва закончила. Будто не струны перебирала и голосовые связки напрягала, а на Эверест забраться пыталась. Дыхание сбилось, спина потная, хоть рубашку отжимай, перед глазами круги красные. Оглянулась на Шило, а тот будто и не видит, что с ней творится. А сам бледный, как Пьеро после большого бодуна. Носач над синтезатором сгорбился Бабой-ягой. Зрители на скамьях застыли с рыбьими глазами и полуоткрытыми слюнявыми ртами, словно полные идиоты. Лишь с передней скамьи подмигивал глумливо Эльке тщедушный коротышка пройдешь-незаметишь, размахивал лапками, сучил ножками, толкался локтями.
Старьевщик, только что всосавший в необъятный рот пару небоскребов в сотню этажей, был доволен собой, как никогда.