Как тебе живется, Городок-городишко? Не наделал еще в штанишки от страха? И это твое хваленое войско, последний резерв? Детский сад, штаны на лямках. Вот сейчас вдохну поглубже, и не станет ни зрителей, ни исполнителей, да и тебе, болезному, полное Пиф - паф, oй-ой-ой, умирает зайчик мой.
Город был - мрачнее тропического урагана. Где-то, что-то сильно не заладилось в его планах. А, может, он просто поставил не на ту лошадку. И теперь, почти без боя, отступал, сдавал одно укрепление за другим.
Не шла в руки карта, не раскладывалась колода, мел ветер по асфальту глянцевые бумажные прямоугольники.
Враг неожиданно изменился. Будто раздался в плечах, вытянулся вверх. Пространство вокруг раскалилось, набухло, запульсировало. Словно готовый лопнуть нарыв, полный Старьевщиком, как гноем.
- Ну! - кричал, надрываясь, Город. Или это только казалось, что он кричит? - Ну же! Чертово семя!
Музыканты переглядывались растерянно. Скромный репертуар был исчерпан. До последней песни. Правда была, была еще одна. Самая новая, плохо отрепетированная, необкатанная на публике. Нельзя же ее вот так, сразу.
Но кто-то невидимый сжал горло, схватил за вихры, задрал вверх головы. Заходила по мокрым спинам семихвостая плеть.
- Давайте, валеты! Давайте! Сдохните, но давайте!
Элька нерешительно попробовала слова на вкус:
Вместе мы. Вместе мы. Вместе мы.
Наши души вьюги замели.
Старьевщик загрaбастал мосластыми ручищами все, до чего мог дотянуться: до улиц и бульваров, памятников и фонтанов, полицейских участков и детских площадок. До зрителей вокруг одинокой сцены. Потянул в кривую пасть.
Сейчас попируем!
Город встал у него на пути:
- Не отдам. Сдохну, а не отдам! Давайте, Валеты! Давайте!
И они давали! Давали из последних сил. Которых уже мало осталось.
Вдруг в привычную мелодию рока вплелось скрипичное стаккато. За спинами музыкантов возник немолодой маэстро, приплясывающий в такт движений смычка.
"Что? Откуда? Я ведь его не звал, не гнал, не заставлял..." - тряхнул головой, будто отгоняя морок, Город.
- Конечно не гнал. Мы сами. Ты совсем не знаешь своих жителей, - обняли его за плечи тонкие руки. - Ничего, справимся!
Вместе мы. Вместе мы. Вместе мы
Щит последний на краю зимы.
Стонал синтезатор. Руки не успевали за ритмом барабанных палочек. Пальцы терзали струны, струны терзали пальцы. Летал невесомый смычок. Балерина в просторных одеждах танцевала руками, глазами, изящным поворотом шеи, вязью быстрых па по сцене. Раздирала горло песня, рвалась кровавой пеной с губ вместе с душой. Элькиной, Шило, Носача. Под скрипку Короля, под легкие движения Дамы. Поднимала на ноги толпу, сплетала воедино дыхание музыкантов и зрителей, стук сердец и рокот мелодии, аплодисменты и победные крики.
Вместе мы. Вместе мы. Вместе мы
Cкоморохи, барды, хрипуны.
Старьевщик покраснел, задохнулся, подавился всплеском энергии Города, помноженной на спаянный воедино порыв без малого тысячи душ.
А неповадно охотиться на чужой территории!
Измученное, скрученнное в немыслимый узел пространство развернулось, как пружина, встало, как влитое, на прежнее место. Разошелся скрывший звезды туман. Легкие наполнила ночная прохлада. Стало вдруг легче дышать.
И, будто хлопушка выстрелила - вот был Старьевщик, а вот нет его. Лопнул, сгинул, растворился в темноте, не оставив за собой даже мокрого места.
Люди, будто почувствовав это, завопили, заулюлюкали, неистово замахали руками.
Во всеобщей суматохе никто не заметил, как Еж падает бритой головой на барабан, как стекает на затоптанную сцену вдруг побледневший Носач, как отступает за кулисы Шило, удивленно вытирая окровавленный рот, как сползает вдоль занавеса на пол Элька, смешно раскинув тонкие ноги в черном трико. Как хватается за сердце старый скрипач. Как сгибается в приступе боли танцовщица, подхватив беременный живот.
А когда заметили, было уже поздно. Впрочем, поздно было уже с самого начала.
С тех пор, как Город раскинул карты.
Скрылись за поворотом красные мигалки амбулеток, разбрелись по своим делам растревоженные люди, отшаркали метлами по мостовой дворники.
Никого не осталось на площади.
И только Город сидел, ссутулившись, на ступеньках сцены, все пересыпал из руки в руку острые камешки щебенки. Все повторял про себя:
- Заживем. Вот теперь заживем. А Валеты? А Король? Что Валеты, что Король? Были и нету. Дама может вообще еще выживет.
Что четырехсотлетнему Городу его жители, молодые ли, старые ли? Так, разменная монета. Рождаются. Живут. Умирают. Годом раньше, годом позже.
Но старое поношенное сердце непонятно почему щемило, билось тяжело в растрескавшуюся кладку стен. Будто что-то неуловимое, но безмерно важное, исчезло, испарилось с горячего летнего асфальта.
Нечаянно. Навсегда. Невосполнимо...
Есть ли у Городa душа?
Да кто его знает.