– На это я и рассчитываю. Они будут стараться пробиться к долине Гадитов, чтобы воевать там, пока разберутся, что бой уже идёт в лесу Эфраима.
– Да поможет нам Бог!
– Да поможет нам Бог! – повторил Давид.
– К тебе вестовой. Я пойду?
– Иди.
– Может, он сообщит, что Авшалом остался в Городе Давида, – пробормотал Давид, подзывая вестового.
Тот принёс весть, что сыновья коэнов, оставленные в городе, прибежали в Маханаим и просят разрешить им участвовать в сражении.
– Сперва я хочу наградить этих храбрецов и расспросить, что из дошедших сюда слухов правда и что сказки.
В это время солдат, охранявший палатку, крикнул:
– Элиам бен-Ахитофель из отряда Героев хочет говорить с тобой.
– Пусть войдёт, – поколебавшись, решил король.
– Давид, – едва войдя, начал Элиам, – я знаю, чью сторону принял отец. Отпусти меня переговорить с ним.
– Нет. Живым ты оттуда не вернёшься. Слышал, как чуть не погибли из-за верности мне сыновья коэнов?
– Пойми, я должен посмотреть в глаза отцу и спросить, почему он перешёл к Авшалому.
– А я хочу посмотреть в глаза самому бунтовщику, – поднялся Давид.– Ждать осталось недолго. Иди в свой отряд.
Попрощались, Элиам ушёл. «Не знает, что Ахитофель повесился», – думал, глядя ему вслед, Давид.
От Иоава бен-Цруи прибыл вестовой с сообщением, что запасы оружия перенесены вглубь леса. Оттуда местные молодые гильадцы будут подносить стрелы лучникам, ведущим бой.
Иоав велел оруженосцу Нахраю разбудить его, когда командиры соберутся на военный совет. Кожаные ремни на сандалиях, задубевшие от песка и солнца, не развязывались. «Надо будет приказать рабу смазать их на ночь маслом»,– подумал Иоав и сразу: «Рабу? На ночь?!» Он рассмеялся.
– Ты что, Иоав? – вскочил с камня Нахрай.
Иоав не ответил, улёгся в сандалиях на шкуру и тут же захрапел.
По стану пронеслась весть: завтра на рассвете построение и сразу идём в лес воевать с бунтовщиками.
В последнюю ночь все собрались в стане в долине Гадитов. От стана в сторону гор Эфраима шла широкая каменная стена с башнями – остаток городских стен, построенных каким-то народом, исчезнувшим ещё до прихода в Кнаан Йеѓошуа бин Нуна. Давид и его сторонники собирались возле стены, обсуждали новости из Города Давида, здесь приносились жертвы и объявлялись самые важные приказы короля и командующего.
В отрядах кинули жребий, кому заступать в охрану на эту ночь, кому подняться на стену и в сторожевую башню. И те, и другие останутся в стане, пока не поступит приказ заменить раненых и убитых.
Мне выпал жребий нести охрану стана. Придя в обоз, я взвешивал на ладони копья, проводил ногтем по бронзовым остриям наконечников, отсчитывал себе стрелы.
В звёздном свете застыли небеса, облака казались коэнами, собравшимися у огромной могильной ямы. Я догадался, что завтра будет очень плохой день. Но разве дано смертным остановить его приход!
Я направился к левитам, истово просившим Бога простить Его народ, и присоединился к молитве.
Пока я возвращался на свой пост, в прозрачном серо-чёрном небе воссияли звёзды и взошла луна. Лаяли собаки, противно пахли сложенные горой бурдюки с водой, запах плавящейся меди подсказал, что я прихожу мимо кузницы. Большинство солдат не спало. Они бродили по стану, разговаривали между собой, сидели и лежали возле костров. Отсветы пламени выхватывали из темноты места, где днём стояли палатки отрядов. Из-за духоты их сложили, и солдаты улеглись на войлочных стенах. Многие, собравшись группами, обращались к Богу, повернувшись лицом к Городу Давида, где остался Ковчег Завета, некоторые, поспав час-другой, присоединялись к группе, возглавляемой тремя войсковыми левитами, молившимися без перерыва всю эту ночь.
Я поравнялся с палатками гатийцев. Здесь было тихо, бойцы или спали, или готовили оружие. Я узнал лысого Баруха, с которым познакомился ещё в «Бочке» в Яффо. Барух славился среди гатийцев тем, что непрерывно изготавливал новые стрелы, придумывал хитрые ямы-ловушки для колесниц и улучшал ножны и колчаны. Он был готов помочь любому солдату, постоянно с чем-то возился: расплавлял, затачивал, подвязывал, и действительно, стрелы из его лука летели дальше, чем из других, а на его бронзовом шлеме и наплечниках не оставляли следа даже удары железного меча.
– Шалом, Барух! Оставь ты эти стрелы, пойди, поспи.
– Шалом, Бен-Цви! Ты прав, да уж больно душно сегодня. Не уснуть.
Возле его ног стоял филистимский кувшин с рисунком лебедя, запрокинувшего голову. Барух налил в кубок с водой немного вина и протянул мне. Я не спеша выпил кисловатую смесь, поблагодарил и пошёл дальше, размышляя, чем отличается этот стан иврим от всех других, в которых мне довелось бывать. Солдаты здесь не говорили о враге, не было у них озлобленности против бунтовщиков. Досада? Пожалуй. Из-за этого бунта я сам провёл дома всего одну ночь. Гатийцы Итая, вместо того, чтобы развезти семьи по домам и отдохнуть с дороги, отправились воевать, даже не начав распрягать обозных быков.
Наиболее решительно были настроены Герои и старые солдаты. Они всегда шли за королём, сначала за Шаулем, потом за Давидом. С Иоавом бен-Цруей они громили и пехотинцев Ахиша, и великанов, и отборные арамейские части, и «Львов» короля Эдома. Сын, поднявший меч на отца, был мерзок их душам, и неважно, что он был красавцем и говорил прекрасные слова.
Меня сменили на несколько часов, но я не смог уснуть. Лежал, рассматривая созвездия, и просил у Бога не допустить войну между иврим. Только после полуночи подул ветерок, и я, было, задремал, но тут же меня стал трясти за плечо закончивший ночную стражу солдат.
При лунном свете я обходил стан. На стене и башнях ровно горели факелы, почти все костры уже покрылись золой. Новые, на которых будут варить утреннюю кашу, должны будут разжечь позднее. Слуги-хивви таскали хворост и воду к медным котлам, поставленным на камни рядом с палаткой каждого отряда.
Разведчики, пробравшиеся в стан Амасы, донесли, что Авшалом тоже там, а не в Городе Давида, и ему готовят оружие для завтрашнего сражения. «Он же не воин!» – подумал Давид, и опять пришло чувство горя. Сказав слуге, что попытается уснуть, он ушёл за палатку, лёг и закрыл глаза. В памяти упрямо возникало лицо Авшалома и тут же расплывалось. И когда умер младенец – их с Бат-Шевой первенец, и когда он услышал, что зарезан его старший сын Амнон, перед Давидом возникало лицо Авшалома. Теперь Давида осенило: в его доме жил Ангел Смерти в образе Авшалома. «Ангел Смерти! – шептал Давид.– И с ним я хочу воевать?!» Нужно было бежать из города одному. Зачем я взял с собой всех этих людей! Бог послал за моей душой Ангела Смерти…»
Разведчики явились в палатку Иоава бен-Цруи. Им показалось, что охрана стана бунтовщиков, куда они проникли, заметила их, но даже не окликнула – пусть, мол, посмотрят, сколько войска на них идёт.
– Они уверены, что ты выбрал для сражения поле Гадитов, – сказали разведчики. – Амаса приказал своим командирам на рассвете до наступления жары пройти через лес Эфраима и, опередив Давида, выстроить армию для боя.
– А что Красавчик?
– Авшалом сказал: «Сейчас бы посоветоваться с Ахитофелем!» Амаса даже обиделся: «Кто лучше знает Иоава бен-Црую, Ахитофель или я?»
Командующий расхохотался.
***
Глава 22. Сын мой, Авшалом!
На рассвете верное Давиду войско выстроилось для жертвоприношения. Два коэна, Эвьятар и Цадок, следили за сожжением на каменном жертвеннике рассечённого левитами быка. После этого король сказал:
– Пусть помилует нас Бог
и благословит нас,
и явит нам светлое лицо своё!
Давид выглядел уверенным и бодрым, будто проспал всю эту ночь. После жертвоприношения он, было, направился в свою палатку, чтобы облачиться в доспехи, но среди солдат начался ропот. Давид вернулся. Ира бен-Икеш сказал:
– Народ говорит: «Не иди с нами, ибо если мы и обратимся в бегство, это не важно. И если даже погибнет половина из нас – даже это будет неважно, ибо есть десятки тысяч таких, как мы. Лучше, если ты станешь помогать нам отсюда.