Почерневшие руины простирались на многие мили. Во всем городе уцелела лишь горстка зданий. И до сих пор время от времени тут и там не тронутое огнем строение вдруг неожиданно занималось пламенем или взрывалось. Там, где когда-то были улицы, теперь чернели груды дымящихся развалин.
У нас больше не оставалось выбора.
– Я принял решение, – объявил император, – относительно наших дальнейших действий.
Его слова гулким эхом отразились от высоких каменных стен храма. Нас было несколько сотен человек, слушавших Тенедоса, — трибунов, генералов, домициусов.
– Король Байран отказывается взглянуть правде в глаза и начать переговоры или хотя бы просить о перемирии, — продолжал император. – Несомненно, он сошел с ума и воображает, что способен продолжать войну.
Очевидно, он не представляет себе могущество своего противника, не догадывается о том, что Нумантия никогда – никогда - не знала поражений. Мы должны продолжать давить на противника. Мне доносят, майсирская армия находится к юго-западу от Джарры. Мы должны двинуться на нее. Не сомневаюсь, мы вынудим короля Байрана принять решающее сражение там, где нам будет удобно.
В противном случае мы двинемся на север, по караванному пути, пока не найдем город, где сможем перезимовать и пополнить запасы. Я намереваюсь вернуться в Джарру следующей весной, если мы не разгромим короля Байрана раньше.
Этот дерзкий наглец возомнил, что Майсир – это он один, он и его развращенные придворные. Нужды простого народа его нисколько не беспокоят. Раз Байран хочет вести войну до полного уничтожения, он ее получит.
Мы будем беспощадно расправляться с врагами и сотрем майсирскую армию в порошок, так что через два поколения никто в Нумантии и в Майсире даже не вспомнит имя короля-безумца.
Отдайте приказ своим людям готовиться выступить в поход.
Послышались восторженные крики, правда весьма жидкие, и офицеры стали расходиться к своим частям. Во время своей речи император ни разу не посмотрел мне в глаза. И ни разу не произнес слово «отступление». Однако именно об отступлении он сейчас и отдал приказ.
Было решено для простоты отступать в обратном порядке, так что элитные части, бывшие на острие атаки, теперь оказались сзади. Возглавили колонну отряды Ле Балафре, во время наступления находившиеся в арьергарде, а также остатки подразделений, понесших самые большие потери, и вспомогательные части. Впрочем, как нас заверили, это не имело никакого значения. В том случае, если мы встретим майсирскую армию, у нас будет более чем достаточно времени на то, чтобы перегруппироваться.
Формально нумантийская армия не покидала Джарру. В городе был оставлен крохотный гарнизон; лазареты и госпитали были переполнены ранеными. Что касается гарнизонов в остальных городах, к ним якобы были направлены гонцы с приказом двигаться назад к Пенде.
Однако ни одному курьеру так и не удалось добраться до цели. Возможно, они попали в засаду к негаретам или погибли от рук партизан. Лично я уверен, что никаких гонцов никто не посылал, поскольку император не мог признать свое страшное поражение.
Какими бы ни были намерения Тенедоса, все эти гарнизоны, воинские части, склады и, что самое страшное, госпитали, набитые ранеными, – всего, по моим оценкам, около ста тысяч человек, возможно даже больше – были брошены на произвол судьбы. Насколько мне известно, ни один солдат из частей, рассеянных на пространстве от Пенды до Иртинга, не вернулся в Нумантию. Вот так император Тенедос предал свою армию.
– Будет очень плохо? – спросила Алегрия.
– Не знаю, – искренне признался я, помогая ей сесть в наш экипаж.
– Но у нас все будет в порядке, правда?
– Непременно, – сказал я, вспоминая ужасы бегства из Кейта.
Но хотя наша армия потеряла приблизительно половину своего состава, у нас по-прежнему оставалось около миллиона солдат, лучших воинов на свете, и командовал нами величайший чародей человечества. И боги определенно были на нашей стороне.
Император спросил, не желаю ли я вместо авангарда взять под свое начало арьергард. По-моему, он, как и я, терялся в догадках по поводу того, где находится неприятельская армия, и опасался худшего. Я согласился при условии, что мне дадут три лучшие части, мои элитные полки, охранявшие границы: 10-й Гусарский, 20-й Тяжелой Кавалерии и мой собственный 17-й Юрейский. Нахмурившись, Тенедос вынужден был уступить. Не останавливаясь на достигнутом, я попросил также для поддержки двести разведчиков Йонга. Император посоветовал мне лично переговорить об этом с хиллменом.
Порой мне приходит в голову, не побаивался ли Тенедос Йонга. Я – не стану кривить душой – перед ним робел. Выслушав мою просьбу, Йонг поморщился, заявив, что у него и так осталась лишь горстка людей. Потом, ухмыльнувшись, добавил, что, замыкая колонну, его разведчики получат возможность поживиться брошенным добром.
И мы выступили в поход.
Потом мне рассказали, что император Тенедос стоял у величественных северных ворот Джарры, через которые наша армия входила в столицу Майсира меньше сезона назад. У него за спиной дымились руины, разделенные полосами улиц, ведущих из ниоткуда в никуда. Трубили горны, и звуки торжественного марша разносились над громадным пепелищем. Знамена и штандарты гордо взмывали вверх, солдаты вытягивались, пытаясь чеканить шаг, офицеры замирали в седлах, вскидывая к плечу стиснутый кулак.
Тенедос, в парадном облачении, спокойный и уверенный, отвечал на приветствия так, словно принимал парад в Никее.
Что касается нас, арьергарда, мы подошли к городским воротам уже ближе к вечеру, и император к тому времени давно занял свое место во главе колонны. Не успели мы пройти четыре-пять миль, как сгустились сумерки, и нам пришлось устраивать привал.
Я уже успел заметить первые признаки беды. Повсюду вдоль дороги валялось брошенное имущество, но совсем не те ценности, о которых мечтал Йонг. Больше всего было огромных роскошных экипажей, пригодных только для езды по ровным городским улицам. С отвалившимися колесами и лопнувшими рессорами они теперь валялись в кюветах, распотрошенные и по большей части сожженные.
Обочины были усеяны самыми странными предметами. Я видел разбитую арфу, мраморное изваяние какого-то божества, для перевозки которого требовалась целая телега, женское белье из тончайшего шелка, висящее на ветках высокого дерева, словно заброшенное туда расшалившимся гигантом, огромные картины, исполосованные саблями, несколько сотен книг в одинаковых переплетах из красной кожи, сваленные в грязь. И, после первого же дня пути, трупы.
Свальбард и Курти, превратившись в плотников, соорудили в одном из наших экипажей скамьи, раскладывающиеся в кровати, так что мы с Алегрией были защищены от сырости. Где-то после полуночи меня разбудили. Мы с Алегрией спали полностью одетыми, поэтому мне достаточно было только натянуть сапоги и опоясаться портупеей.
Домициус Биканер, командир 17-го Уланского полка, разместил свой штаб в просторном шатре. Вместе с ним там находился самый страшно изуродованный и оборванный человек, какого я только имел несчастье видеть. У него была ампутирована рука, и промокшие от крови бинты почернели. Пол шатра, устланный соломой, был забрызган кровью. На несчастном остались только грязная рваная рубаха и штаны; несмотря на непогоду, он был босиком. Как выяснилось, этот сержант гвардии был тяжело ранен в стычке с негаретами. Хирурги не смогли спасти его руку и были вынуждены ее ампутировать. Выздоровление затянулось, и сержант остался в одном из лазаретов, устроенных в бывшем храме.
По его словам, он дремал, временами проваливаясь в беспамятство, как вдруг услышал странный звук, нечто среднее между шипением змеи и завыванием ветра. Открыв глаза, сержант увидел темно-серое, почти черное облако, заплывающее в палату.
– Время от времени туман словно сгущался, – запинаясь, произнес он, – и, клянусь, я видел глаза, сверлящие меня насквозь. Я притворился мертвым. А что еще мне было делать?