— Молодой Кайли.
— Кайли?.. — Гэвин задумался, вспоминая помощника шерифа, который устроил побег конокрадов, пойманных таосским шерифом Брейди. — Да, верно. Пусть будет Кайли. Он ведь достаточно толковый?
— Достаточно толковый и достаточно шустрый с оружием.
— А может, он слишком толковый?.. Он не слишком толковый, а, Эд?
Риттенхауз усмехнулся.
— Он не хитрее тебя, Гэвин. А это все, что требуется.
Гэвин улыбнулся ему в ответ. Мелькая спицами, вертелись колеса, огромная, просторная земля летела по сторонам, головы лошадей ритмично поднимались и опускались перед ним. Это была красивая земля — его Запад. Как ни приятно было время, проведенное в Новом Орлеане, но он был рад вернуться домой. Долина была его кровью и его жизнью. Этой весной ему исполнилось сорок пять лет, а Клейтону, его наследнику, было только одиннадцать. Гэвин вез ему в качестве подарка из Нового Орлеана, мексиканское серебряное седло… Они ехали в приятном молчании, и Гэвин с удовольствием представлял, как будет радоваться мальчик, когда он вытащит седло из коляски и отдаст ему. Такие минуты надолго остаются в памяти, и мысли об этом согревали его. Для Лестера он не вез ничего — кроме своего безразличия.
Больше одиннадцати лет назад он женился на Дороти Инглиш и взял ее сына в свой дом. Лестер… все его мужество исчерпалось, думал Гэвин, в тот давний день, на пыльной улице, когда мальчик бросил в него камнем. С тех самых пор между ними установились холодные отношения, главный смысл которых был — избегать друг друга. Гэвин презирал пасынка, Лестер боялся отчима. Это не был физический страх, потому что Гэвин никогда не бил мальчика, даже не пригрозил ни разу в жизни. Это был страх, которому Лестер не мог противостоять, страх, что, если что-то толкнет его, какой-то дьявол заставит потребовать ответа от этого человека, его снова охватит ужас и он отступит, как случилось тогда, в тот день, перед маминой хижиной. Он избегал смотреть Гэвину в глаза из-за страха, что в мыслях снова всплывет жестокая правда: «Ты тот, кто убил моего отца…» И, как это было с придворным художником из сказки, которому сказали «Нарисуй что угодно, только не слона», запретная и непереносимая мысль выглядывала из-за краешка любого его поступка, и временами доходило до того, что нормальное восприятие мира искажалось, и он видел только угрозу, черное облако, которое когда-нибудь, в любой день, в любое время года, расколется на каком-то остром пике и извергнет расплату.
В семнадцать лет он привык при каждом удобном случае сбегать в город. Он ненавидел ранчо, запах табака Гэвина, лошадей Гэвина, коров Гэвина; он не мог слышать, как Гэвин и Риттенхауз негромко переговариваются и сипло смеются; не мог видеть свою мать, когда-то такую красивую, с рыжими волосами, стекающими на лопатки, а теперь иссохшую и побежденную. Единственный, с кем он мог говорить, был мальчик, Клейтон. Он ему нравился, Лестер даже любил его, потому что мальчик был простой и вначале смотрел на него снизу вверх, как на всех остальных взрослых мужчин. Но когда Гэвин и Риттенхауз взяли Клейтона под свою опеку и начали воспитывать из него наследника — учили ездить верхом, стрелять, браниться и отдавать приказания — Лестер остался один. Вот тогда он и ушел, телом и духом, в город.
Никому не было до этого дела, все без него отлично обходились. Мысли его матери были далеки — их поглощала усталость и жуткая безнадежность; и поэтому он мог с полным правом проговориться перед девушкой, которую в конце концов нашел и которая жалела его: «До тебя никто по-настоящему не любил меня».
В тот вечер, когда Гэвин вернулся из Нового Орлеана, Лестер вошел в гостиную, нервный и напряженный, остановился, держа руки за спиной и непрерывно обдирая заусенец на большом пальце, слова тяжело и неуклюже срывались с его губ, в горле пересохло от возбуждения. Гэвин и Дороти смотрели на него и слушали в молчании. Ему было восемнадцать лет, шея до сих пор обсыпана кругом яркокрасными прыщами; он пытался прикрывать их шейным платком, а платок все время соскальзывал, щеки его все еще были по-детски пухлыми — всего-навсего мальчишка, который потерял свое мужество одиннадцать лет назад, когда его отец бросил взгляд на неуязвимую спину Гэвина Роя.
— Я хочу жениться, — сказал он после длинного, мучительного и невнятного предисловия, которого они не поняли. — Я хочу жениться на Мэри-Ли Уэтмор, и она сказала, что пойдет за меня. Ну, вот я и решил это сделать, но подумал, может, вы сначала что-то захотите мне насчет этого…
Он не смотрел ни на мать, ни на отчима, просто опустил глаза к столу, где мать поставила вазу с розами из сада. Над букетом кружилась рывками пчела, в тишине ее жужжание звучало громко. Он нервно развязал шейный платок, потом затянул его снова — слишком туго, так что он мешал говорить.
Мать подошла, положила руки ему на плечи.
— Ты еще слишком молод, — сказала она. — Послушай, вам же всего по восемнадцать лет…
— Это не имеет значения, — возразил он. — Какой смысл ждать, если мы уже сейчас знаем, как относимся друг к другу?
Дороти повернулась к Гэвину. Он стоял возле камина, сгорбившись, одной рукой пощипывал щетину на подбородке. Светлые глаза были скрыты насупленными бровями.
— Скажи ему, Гэвин.
Гэвин кивнул — поднял и опустил голову. И тогда они увидели, мать и сын, что он улыбается. На лице у него была широкая жестокая улыбка, голубые глаза сверкали безрадостным весельем.
— Та-ак! Вот, значит, где ты пропадал эту зиму. А я-то думал, ты все еще в той поре, когда самим собой обходишься. Оказывается, ты быстро вырос, пока я не смотрел за тобой.
Юноша ничего не сказал. Вид у него был такой, будто он стоит голый на холодном ветру.
— Скажи ему, что он еще слишком молодой, — повторила Дороти, уже не так уверенно.
— Слишком молодой? А он не слишком молодой. Если он достаточно взрослый для того, что он, как я понимаю, делает, ну, так он достаточно взрослый и для того, чтобы сделать и это. — Гэвин фыркнул. — Меня только одно беспокоит. Скажи-ка мне, Лестер, на что вы с Мэри-Ли жить думаете? Как ты собираешься кормить ее? Как ты будешь покупать одежду для своей… э-э… семьи? — Он помолчал, улыбаясь. — Ты уже все это обговорил с Фрэнком Уэтмором?
— Мэри-Ли разговаривает с ним сегодня, прямо сейчас, — пробормотал Лестер.
— Она разговаривает? Хотел бы я знать точно, что она говорит… можешь ты мне сказать, парень, что она говорит своему старому папочке прямо сейчас, в эту минуту?
— То же самое, что я сказал вам, — он ответил так тихо, что они едва расслышали.
— Почему ты расспрашиваешь его об этих глупостях, Гэвин? — вмешалась Дороти. — Что ты имел в виду, когда сказал, что он достаточно взрослый? Он ведь ребенок!
— Мистер Уэтмор может дать мне работу у себя на ранчо, — сказал Лестер, теперь уже громче. — Мэри-Ли думает, что он согласится.
— Ну, а как же, конечно согласится, — сказал Гэвин.
— И у него на ранчо есть хижина, маленький домик, где мы сможем жить.
— А сможете? — ухмыльнулся Гэвин. — Хватит там места для вас всех?
Лестер вспыхнул и вынул руки из-за спины. Они тряслись, как крылья раненой птицы.
— В подарок на свадьбу я куплю себе коробку хороших сигар, — Гэвин вышел вперед и потряс руку Лестера, несмотря на его сопротивление. — Я горжусь тобой, мальчик. Оказывается, все-таки есть в тебе какая-то кровь. И есть у тебя кой-какая смекалка. Вот и отлично! Тебе это все здорово потребуется — потому что с этого дня, считай, ты человек самостоятельный и сам себя обеспечиваешь.
С этими словами он торжествующе развернулся и вышел из комнаты. Возле сарая он нашел Клейтона. Мальчик сидел, скрестив ноги, возле мерина, которого Гэвин подарил ему на рождество, и полировал серебро на своем новом седле. Руки его двигались мягко, любовно — он водил тряпкой взад и вперед, а потом обмакивал ее в баночку с розовой политурой.
— Нравится, сынок?
Клейтон поднял голову и кивнул. Глаза у него были яркие и благодарные.
— Я так думаю, оно пока слишком большое для тебя, — сказал Гэвин, — но ты, полагаю, до него дорастешь. Я не собираюсь дарить тебе такие седла каждый год, поэтому решил, что нужно подарить тебе одно, но такое, чтоб ты мог им пользоваться долгое время.