— Апач, — прошипел Гэвин.
Медведь быстро кинулся в укрытие — в кусты можжевельника; в горах было тихо, только чуть слышно шелестел ветерок в верхних ветвях деревьев.
Гэвин выжидал, изучая местность. Потом тронул рукой Клейтона и показал направо.
— Обходи оттуда. Я хочу спугнуть этого апача. Когда услышишь мой выстрел, поднимайся и высматривай медведя. Он двинется с места. Он раненый, так что не выпускай его из виду. И не промахнись.
Клейтон кивнул и исчез без единого слова. Он сполз вниз по склону, а потом, извиваясь как змея, прополз вдоль затененного выступа, пока не оказался в сорока ярдах от поляны. Запрыгнув на гребень, он сможет увидеть всю чащу карликовых сосен. Он ждал, стараясь дышать тихо, и следил, чтобы руки на ложе винтовки были сухими. Сердце колотилось как будто прямо о землю.
Гэвин медленно перешел на солнечную сторону ложбины, выискивая затененные места под соснами. Как всегда, он двигался бесшумно, мягко, как танцор, проскальзывая от ствола к стволу. Когда до поляны оставалось около сотни ярдов, он увидел апача, устроившегося на высокой ветви ели, почти сливающегося с темно-коричневым стволом. Его черные глаза напряженно всматривались в чащу, куда отступил медведь, вторая стрела лежала на туго натянутом луке.
Гэвин тщательно прицелился, глубоко вдохнул, задержал дыхание на три секунды, потом выстрелил.
Через минуту донесся ответный выстрел с дальнего конца поляны. Гэвин быстро перебежал через гребень и спустился на другую сторону. Клейтон, согнувшись, стоял на одном колене, все еще прижимаясь щекой к прикладу, а в тридцати ярдах от него вытянулся вдоль поваленного ствола медведь с простреленной грудью. Он еще дышал, но умирал. Гэвин прикончил его выстрелом в голову.
— А куда девался этот апач? — вспомнил Клейтон немного позже, когда они уже нашли лошадей и спускались по склону обратно в долину.
— Я спугнул его, — сказал Гэвин. — Сейчас он, небось, уже отмахал полдороги до Форт-Самнера.
Но когда Клейтон обернулся, чтобы напоследок посмотреть, как блестит солнце на синих вершинах гор, он заметил стервятников-канюков, которые кружились в небе и опускались в лес — в двух разных местах неподалеку от той зеленой прогалины высоко в горах. Он постарался выбросить это из головы.
Следующей весной Гэвин взял его с собой в долгий перегон скота на восток. Юноша усердно трудился всю дорогу, ел и спал вместе с ковбоями. В течение двух недель он работал со стадом, пока оно продвигалось по пыльной равнине к Шривпорту. Здесь они поднялись на борт парохода «Дикси Куин», идущего в Новый Орлеан.
Клейтон никогда не думал, что река окажется вот такой. Она потрясла его сильнее, чем все, что ему довелось видеть до сих. Дьябло — это была маленькая речка, приток Пекоса, который впадал в Рио-Гранде, но Миссисипи… это было что-то совершенно другое, коричневый гигант, непокорный и невообразимый. Клейтон часами виснул на полированных поручнях релинга и смотрел на реку.
— Ты не рассказывал мне, — сказал он Гэвину. — Ты даже не рассказывал мне, какая это красота.
— Это ерунда, — рассмеялся Гэвин и сжал плечо сына. — Подожди, пока мы доберемся до Нового Орлеана! Ничего подобного ты еще никогда не видел. Этого путешествия ты в жизни не забудешь, сынок!
И, пока Гэвин проводил вечера за картами в салоне, Клейтон стоял на палубе в мечтах, вдыхая ночной воздух Луизианы.
Они остановились в Новом Орлеане в «Палас-отеле» и в первый вечер спокойно пообедали у Брассара. Гэвин налил мальчику французского вина и посмотрел, как у него скривились губы — ему не понравилось.
— Что, сынок, не нравится?
— Слишком кислое.
— Бой! — громко крикнул Гэвин официанту. — Принеси нам хорошего сладкого портвейну, слышишь?
— Ну, это лучше? — спросил он, когда Клейтон отхлебнул первый глоток.
Мальчик кивнул, а потом выкатил глаза в изумлении, когда подали цыпленка, завернутого в блестящую коричневую бумагу.
— Как же это есть? — спросил он. — Что, прямо с бумагой?
Гэвин рассмеялся.
— Ой, сынок, многому тебе еще надо научиться! Да, ты у меня чистая деревенщина! Но не беспокойся — когда мы уедем из этого города, ты будешь мужчиной!
Спать они легли рано, а на следующий день отправились в экскурсию по городу и часами бродили по старым французским кварталам. В прошлом году Гэвин привез мальчику новый костюм из Санта-Фе, и он в нем ходил — но заправлял брюки в сапоги. Когда они проходили по узким улочкам и аллеям, люди на них оглядывались.
— Не обращай внимания, — сказал Гэвин. — Мы — скотоводы, а не городской люд, и этим гордимся. Когда мы выйдем в город сегодня вечером, я тоже надену сапоги.
— А куда мы пойдем вечером, Гэвин?
— Вот вечером и увидишь. Это будет кое-что особенное…
После того как они искупались, побрились и поужинали в отеле, Гэвин остановил кэб — двухколесный экипаж с кучером сзади — и повез сына к миссис Сэдлер.
Негр в дверях поклонился и поздоровался с Гэвином, назвав его по имени. Они поднялись по широким ступеням мимо каменных львов, и в гостиной их приветствовала лично миссис Сэдлер, в черном кружевном платье, с черной шалью на шее и приколотой на груди гвоздикой.
— Это мой сын, Клейтон… Миссис Сэдлер, леди Юга.
— Я польщена, — любезно сказала миссис Сэдлер. — Сын мистера Роя — в моем доме больше чем гость!
— Вы здесь одна живете? — спросил Клейтон.
Она улыбнулась.
— Ну что вы, нет. У меня есть девочки, они мне составляют компанию.
Гэвин прокашлялся, отвел Клейтона в сторонку и прошептал ему на ухо несколько слов.
Поначалу Клейтон был смущен и напуган. Он схватился ладонью за щеку, пытаясь прикрыть шрам, но Гэвин твердо взял его за запястье и заставил опустить руку. Он не хотел, чтобы его сын чего-то стыдился.
— Сынок, отметины на твоем лице значения не имеют — в счет идет то, что у тебя под шкурой, в твоем нутре. Ты — мой сын, и нутро у тебя крепкое. У тебя есть все, что нужно этим девчонкам, и это вовсе не твое лицо. Запомни это, слышишь?
— Что, мне… — пробормотал Клейтон.
Доминика, светловолосая девица-француженка, с незаметными скулами и светлосерыми глазами, одетая в нечто вроде простенького платьица, какое девушки надевают на пикник воскресной школы, вошла в комнату и украдкой улыбнулась Гэвину.
— Доверься этой маленькой девочке, сынок. Она тебе покажет, что надо делать. Ты просто расслабься и доверься ей.
Клейтон медленно поднялся вместе с ней наверх и присел на край кровати с балдахином, отворачивая глаза. Появился мальчик-негритенок и спросил, хотят ли они что-нибудь выпить.
— Ладно, — сказал Клейтон, — принеси нам два стакана портвейна.
— Портвейна, са-а?
— Да… — он вспыхнул. — Красный портвейн, чтобы пить.
— Да, са-а.
Появилась бутылка. Они с девушкой выпили.
— Твой отец рассказывал мне о тебе удивительные вещи. Он сказал, что ты «ун бон жён филь» [17], и он прав.
После третьего стакана портвейна Клейтон перестал играть с кружевным покрывалом и посмотрел Доминике в глаза. Она тем временем распустила корсаж и смотрела на него мягким взглядом, но за этой мягкостью скрывалась смелость опыта, а еще глубже светилось пламя желания. Он был молодой и девственный. Гэвин выбрал хорошо. Она желала его с отнюдь не профессиональной страстью. И когда Клейтон ответил на взгляд ее широко распахнутых глаз, он почувствовал, как вождлеление прокралось по его телу и стерло все страхи. Он взял ее за руку.
— Покажи мне… я хочу посмотреть, какая ты, — сказал он грубовато. — И покажи, что мне делать. Всё…
Доминика показала ему. Она показывала ему в этот первый вечер, и на второй вечер, и на третий; а на четвертый вечер Гэвин договорился с миссис Сэдлер, и Клейтону сказали, что у Доминики болит голова и она не работает. Юноша пошел с Жинетт.
Он отозвался на призыв этой черной плоти со всей беззаботной дикостью молодого бычка. Потом Гэвин выпил с ней в маленьком баре рядом с гостиной, пока Клейтон одевался и причесывался.