Клейтон попытался вырваться из тисков оцепенения, более сильного, чем объятия холодного ночного ветра. Куда-то идти? Что-то делать? Некуда, незачем… Он медленно побрел к конюшне. Из дверей салуна Петтигрю доносились сердитые голоса, ветер подхватывал их и уносил прочь. Когда ущербная луна скроется на рассвете за гребнями Сангре, эти люди толпой поскачут к дому человека, который тридцать три года держал их в узде. — Господи, чем же я обязан ему сегодня? — спрашивал Клейтон сам себя. — Мы оба жили словно в темноте, ни один из нас не знал о другом, кто он такой, и говорили друг с другом на разных языках. Он убил моего отца, а я похитил жену у него из постели, отнял навсегда. Так что мы квиты: долг был велик, а расплата — страшна.
Из темноты конюшни тихо вышел конюх-мексиканец и так неожиданно тронул Клейтона за руку, что тот нервно шарахнулся.
— Уезжаете, мистер?
Клейтон зажмурился, тряхнул головой и кивнул. Вдохнул крепкий запах конюшни и вспомнил молодую женщину, которую нашел на поляне. Тихий голос из тьмы, созвучный его собственному голосу. Он обещал Телме, что приедет за этой девочкой. Детям тьмы не найти дела лучше, чем быть поводырями у слепых, думал он, у слепых и стариков…
Конюх похлопал кобылу по боку.
— Она хорошо поела, — сказал он. — Голодная была очень.
Клейтон вскочил в седло, уселся поудобнее и выехал из ворот. Низкая луна просвечивала размытым пятном сквозь облака, как будто затонула и медленно опускалась на дно, куда-то за хребты Сангре.
Глава тридцать четвертая
Ветер стонал на краю заснеженной прерии, словно скорбящая мать: тихо, печально, неспешно. Этот скорбный голос как будто молил Клейтона о чем-то, и он придержал кобылу, чтобы вслушаться. Нет, только ветер. Но все равно, теперь он знал: ребенок Эсперансы мертв. Явственно, словно она лежала здесь, рядом с ним, он увидел, как медленно ползут по смуглым щекам слезы из невидящих глаз. Боль рванулась внутри. Он задрожал и привалился к стволу дерева, а ветер все выл и выл во тьме.
Сколько он оставался у этого дерева, Клейтон не помнил. Было очень холодно. Жалобно заржала кобыла, он положил ладонь ей на бок и почувствовал, как она окоченела — и только тогда ощутил холод, тронул ее и двинулся вверх, через пригорок. Из темноты возник, мерцая окнами, такой знакомый прямоугольник хозяйского дома. В окнах гостиной горел свет, перед верандой стояла запряженная двуколка, лошади были старательно укрыты попонами. Подъехав поближе, Клейтон услышал, как из дома донесся хриплый кашель, потом смех. Он кивнул сам себе. Повел кобылу к конюшне, открыл крючок, завел ее в стойло. В конюшне было темно и влажно — лошади надышали. Клейтон снял со стены две попоны и укутал кобылу получше. Даже здесь, в конюшне, было холодно, и лошади жались одна к другой, чтобы согреться.
Он вышел во двор и в темноте направился к дому. Его уже услышали и теперь умолкли, поджидая. Клейтон поднялся по ступенькам и открыл дверь, не постучав.
Гэвин лежал в кресле — тощий, пожелтевший призрак. Глаза его горели, как осколки агата с черными блестящими точками посередине. Костлявые, как у скелета, пальцы свисали до самого пола. У камина стоял доктор Воль. Увидев Клейтона, он сузил глаза, потом перевел взгляд на Гэвина. Тот закудахтал, как старуха.
Было что-то нелепое в этих двух людях, что-то уродливое и смешное. Клейтон прошел на середину комнаты и остановился между ними.
— Я вернулся. Не насовсем, а чтоб увидеть тебя и предупредить.
— Не трудись, — сказал доктор. — Я специально прискакал сюда, чтобы предупредить его. Все без толку. С тем же успехом я мог сидеть дома, в тепле.
Гэвин продолжал тихонько посмеиваться, кивая головой, но постепенно начинал осознавать, что это действительно Клейтон.
— Ты вернулся…
— Да. Мы с Лестером приехали в город из нижней долины. Мы искали его сына, Кэбота… Они все в городе, но на рассвете будут здесь.
Глаза Гэвина блеснули. Он снова пробормотал:
— Ты вернулся…
Клейтон повернулся к доктору Волю.
— Он понимает, что они хотят сделать? Вы ему говорили?
— Я все ему объяснил. Ему надо садиться в седло и скакать отсюда.
— Куда он поедет?
— Никуда не поедет — он хочет остаться здесь. Говорит, что не уедет с ранчо. Если они заявятся — он их встретит.
— Не может он их встретить, их слишком много. Ему надо уезжать.
Воль презрительно усмехнулся.
— Говори с ним сам. Он никуда не поедет. Он упрямый старик.
Снова глаза Гэвина сверкнули, голова медленно повернулась, как на шарнире. Кожа так обтягивала острые кости лица, что, казалось, готова была вот-вот лопнуть, а под подбородком она протянулась вертикальными складками.
— Да, я старый и упрямый, — спокойно сказал он, — и никто на свете не будет указывать, что мне делать. Пусть приходят эти шакалы. Посмотрим, какого цвета кровь у шакалов.
— Это будет твоя кровь, — нахмурился Воль. — Старик, что ты хочешь доказать? Вот твой сын, он вернулся Бог знает через сколько лет, чтобы сказать тебе то же самое, что и я говорю. Уезжай с ним. Когда все закончится — вернешься.
Гэвин впервые взглянул на Клейтона и поднял от удивления брови.
— Ты что здесь делаешь? — требовательным голосом спросил он.
— Поехали со мной, — сказал Клейтон. — Я знаю одно место здесь, в долине, где можно спрятаться на время.
— Не собираюсь я нигде прятаться. Я остаюсь здесь. Это они тебя подослали?
— Они дали мне приехать сюда потому, что не смогли остановить. Ты прав: они шакалы и трусы. Но они прийдут всей толпой и будут подталкивать друг друга в спину.
Гэвин презрительно захохотал.
— Так значит, ты приехал, чтобы спасти мне шкуру. А с чего ты взял, что я хочу ее спасать?
— Вот видишь, — сказал Воль, — он хочет здесь умереть. Ну, что ж, наверное, это его право. — Он вздохнул. — Твоя жена у меня. Передать ей что-нибудь?
— Скажи ей… — начал Гэвин со свирепым видом и осекся. — Скажи ей, что мне нечего ей сказать напоследок. Скажи ей просто… нет, — пробормотал он, — ничего не говори.
— Я сделал все, что мог, — доктор положил руку Клейтону на плечо и заглянул ему в лицо снизу вверх. — Пойдем, Клей.
Клейтон покачал головой.
— Нет, я задержусь немного.
— Нельзя тебе задерживаться. Шакалы не станут разбираться.
— Я должен остаться.
— Это бесполезно, — сказал Воль нетерпеливо. — Ты что, не видишь, он хочет умереть здесь?
Все это время Гэвин молча пялился на них, будто не понимая, о чем они говорят. Потом на лице его заиграла какая-то странная мягкая улыбка, обнажив желтые зубы и испещрив кожу возле глаз паутиной то их морщинок. Но взгляд был все так же устремлен в пустоту.
— О чем ты думаешь, парень? — настаивал Воль. — Тебе что, жизнь не дорога?
Клейтон улыбнулся.
— Вы всегда были умным человеком, доктор. Вы же вроде всегда все понимали. Неужели сейчас вам не понятно?
— Я понимаю одно: с тех пор, как я сюда приехал, ты, единственный из всех, совершил разумный поступок — когда уехал отсюда. До меня доходили разговоры, где ты, что ты, чем занимаешься. И я радовался за тебя — тебе хватило мужества уйти, другим — не хватало. Так найди же в себе мужество сейчас, уходи отсюда!