Ребята из Школы тоже по-своему переживали горе. И, как ни странно, Сморкала — больше всех. Йоргенсон уверял, что круче Иккинга уже не будет ни одного викинга. Он позабыл собственные подозрения того в колдовстве и заклинательстве, и просто тяжело переносил горе утраты человека, которым восхищался.
Рыбьеног держался мужественнее. Но и по нему было видно, как его потрясло это событие. Наверно, впервые на его памяти погиб не кто-то из деревни, безликий и мало знакомый, а его товарищ, человек, к которому он привык и с которым сблизился. Это убивало добродушного Ингермана.
Даже близнецы и те притихли. Целых три дня после похорон деревня могла спать спокойно, потому что неугомонные Торстоны ушли в мини-запой. Они сами сварили нечто по запаху и вкусу лишь отдалённо напоминающее медовуху и глушили на пару своё странное пойло, от которого отказался даже Йоргенсон.
Астрид больше не плакала. Она тренировалась. В метании топора, в стрельбе из лука, в рукопашном бое. Без устали, без отдыха и без эмоций. Пожалуй, она пугала своим поведением даже больше, чем остальные. А ещё она замолчала. Она не разговаривала ни с кем. И это тоже было страшно. Особенно для родителей, которые даже водили её к Готти. Но та лишь дала успокоительный отвар. Он не помогал.
Прошло несколько недель. Астрид лежала в своей кровати без сна, несмотря на выматывающий физически день. Бессонница стала её подругой. Вдруг возле её окна раздалось какое-то шуршание. Сначала Хофферсон не обратила внимания, подумав, что это ночная птица или бабочка. Но шуршание продолжалось, и тогда Астрид поднялась, приоткрыла ставень, и ей прямо на руки рухнул крошечный зелёный дракончик. К его спинке была привязана записка.
Астрид почесала шейку малышу, улыбнувшись ему. Ей нечего было предложить бедолаге, кроме воды. Но и этому Жуткая Жуть была рада. Она отпила из чашки, потопталась на столе и, свернувшись клубочком, задремала, оставив недоуменную Астрид стоять с запиской в руках.
Девушка распахнула ставень побольше, чтобы свет луны хоть немного освещал клочок пергамента.
«Астрид,
как ты? Я в порядке, если это тебя интересует. Мы обосновались на острове к югу от Олуха.
Как дела дома? Как папа, Плевака, ребята?
Если захочешь написать мне в ответ, Огневичок доставит твоё послание.
Твой друг И.К.К.»
Астрид много раз перечитала нехитрые строки. Она водила пальцами по корявым буквам и с грустью смотрела на сопящего в её комнатке дракончика.
Тоска сменилась негодованием, на этой же самой записке она написала:
«Забудь обо всём. Ты больше не принадлежишь этому месту и племени.
Ты мёртв для всех. Там и оставайся».
Астрид прицепила пергамент обратно к Жути, и та, лениво потянувшись и зевнув, отправилась в обратный путь.
Хофферсон не жалела о резких словах. Ей проще было смириться и двигаться дальше, чем жить надеждой. Пусть Иккинг сколько угодно пытается сохранить овец и накормить волков, у него это вряд ли получится. Он ведь уже сделал свой выбор, так пусть придерживается его. Так считала Астрид. Потому что в её глазах лидер — это тот, кто несёт ответственность за свои решения.
И всё же письма от него приходили регулярно в следующие две недели. Это были небольшие заметки-наблюдения за новой семьей Иккинга, истории из жизни драконов. Он всегда спрашивал, как дела на Олухе. Она ни разу не ответила с тех пор. Все его письма она сначала хотела сжечь, но потом она стала прятать их «для истории». Возможно, когда-нибудь она расскажет людям всю правду. Ей было просто жаль выбрасывать то, что могло бы быть полезно и интересно племени. Когда-нибудь.
Время шло. Тренировки на Арене продолжались через пень-колоду. После гибели Иккинга Плевака потерял всякий вкус к обучению молодняка. Драконов не видели несколько лун на острове. А те, что торчали в клетках, начинали тяготить. Люди начали снова жить обычной жизнью. Они занимались разведением овец и яков, торговлей с соседними племенами. Торговые пути наконец-то стали безопасными. Многим викингам хотелось, чтобы с оставшимися драконами поскорее было покончено. Через месяц должен был состояться праздник осени. Тогда же и было решено раз и навсегда перевернуть эту страницу из истории племени.
Через две недели после первого послания Астрид получила ещё одно письмо. Иккинг больше никогда не подписывался, но не в этот раз. Жуткая Жуть, к которой девушка успела уже привыкнуть, всегда появлялась ночью, и для Хофферсон стало почти традицией не спать в ожидании послания.
«Астрид,
Сегодня я и правда прощаюсь с тобой. К тому моменту, как ты получишь это письмо, Иккинга, которого ты знала, больше не станет.
Люди могут быть спокойны, вскоре драконов не останется в этом мире вовсе, мы уйдём в другой мир, который создан специально для нас.
Я ни о чём не жалею, кроме того, что не смогу ещё раз увидеть тебя.
Твой навеки, И.»
Астрид не ответила и на это письмо, она накормила припасённой рыбкой Огневичка и отправила его в обратный путь. Сон окончательно покинул её. Она вышла из дома и пошла к Арене. Драконы, обречённые на смерть, с тоской и равнодушием поглядывали на двуногую, которая когда-то терзала их и лишь недавно изменилась. Астрид ходила вдоль клеток туда-сюда. Она не испытывала страха. Теперь она знала, что вся вражда была вызвана исключительно недопониманием.
Юная воительница вспоминала прошедшие три месяца — неужели так мало времени прошло? — вспомнила, как узнала о дружбе Иккинга с драконами. Как впервые оказалась в небе. Ощущение крыльев за спиной. Вспоминала, как они гуляли вечерами, и он без устали рассказывал то, что узнал от Беззубика и Эльдюра. Она вспомнила и зелёное Чудовище, которое так бестолково попалось, ускорив отлёт Иккинга на пару дней. Впрочем, перед смертью не надышишься…
Астрид сама не знала, что она тут делала, на этой Арене, которая когда-то была её мечтой, а теперь лишь сплошным разочарованием… К чему всё это? Зачем страдания этих животных? Всё равно драконов больше не будет на Олухе. И нет никакой нужды практиковаться на них.
В голове её ещё не успела сформироваться мысль, как она уже оказалась возле рычага, который отпирает ворота клеток. Механизм заскрежетал, когда Астрид изо всех сил нажала на рукоять. И открылась клетка со Змеевицей. Потом — с Пристеголовом, затем — с Громмелем, Чудовищем и, наконец, крошечной Жутью.
В Астрид не было страха перед животными. Почему-то она была уверена, что они её не тронут. А даже если и тронут, то имеет ли это теперь значение? Драконы, привыкшие сидеть взаперти, с недоумением медленно выползали из своих клеток, шипя и тихо стрекоча. Астрид невесело усмехнулась, когда подумала, что Иккинг наверняка смог перевести это неясное бормотание. Она демонстративно отбросила топор и щит, показывая свою безоружность.
Пристеголов первым сообразил что к чему и с радостным рычанием взлетел в ночное небо, наверняка с наслаждением распахивая крылья. Неповоротливый Громмель последовал за ним, неровно паря на ослабших маленьких крыльях, как и Жуть, которая прошмыгнула кошкой возле ног Хофферсон, прикуснув ту за ботинок так, в качестве отместки. Чудовище оскалилось, воспламеняясь, но Астрид смело смотрела ему в глаза, не выказывая ни тени сомнения или страха.
— Улетай! Найдите Фурию, — сказала она осипшим от долгого молчания голосом, не уверенная, впрочем, что её поняли.
Последней уходила Змеевица. Она топорщила шипы на голове и с подозрением поглядывала на человека.
— Вы свободны. Улетайте, — снова подала голос Астрид.
Змеевица благодарно уркнула и взмыла в небо. Вскоре на Арене осталась одна только Астрид и пустые клетки.
Она смотрела в небо, из её глаз лились слёзы.
— Прощай, Иккинг, — шептала она снова и снова.