- Гита, - произнес граф, - ты была мне доброй, верной женой и дала мне крепких удалых сыновей, из которых одни приносили нам радость, другие же скорбь; но горе и радость сблизили нас с тобой еще более, несмотря на то, что, когда нас венчали, ты была в цвете молодости, а я уже пережил ее лучшую пору... и что ты была датчанка, племянница, а ныне доводишься сестрой короля; я ж, напротив, саксонец и считаю всего два поколения танов в своем скромном роду.
Гита, тронутая и удивленная этим порывом чувствительности, чрезвычайно редким в невозмутимом графе, очнулась из задумчивости и сказала тревожно:
- Я боюсь, что супруг мой не совсем здоров, если говорит со мной так задушевно. Граф слегка улыбнулся.
- Да, ты права, жена, - ответил он ей, - уж несколько недель, хотя я не говорил об этом ни полслова, чтобы не пугать тебя, у меня шумит как-то странно в ушах, и я иногда чувствую прилив крови к вискам.
- О, Годвин, милый муж! - воскликнула Гита с непроизвольной нежностью. - А я, слепая женщина, и не могла угадать причины твоей странной, внезапной перемены в обращении со мной! Но я завтра же схожу к Хильде: она заговаривает все людские недуги!
- Оставь Хильду в покое, пускай она врачует болезни молодых, а против старости нет лекарств и волшебниц... Выслушай меня, Гита, я чувствую, что нить моей жизни смоталась и, как сказала бы Хильда, "Фюльгия предвещает мне скорое расставание со всей моей семьей"... Итак, молчи и слушай. Много великих дел совершил я в прошедшем: я венчал королей, я воздвигал престолы и стоял выше в Англии, чем все графы и таны. Не хотелось бы мне, Гита, чтобы дерево, посаженное под громом и под бурей, орошаемое кровью, увяло и засохло после моей кончины.
Граф умолк на минуту, но Гита подняла свою гордую голову и сказала торжественно:
- Не бойся, что имя твое сотрется с лица земли или род твой утратит величество и могущество. Ты стяжал себе славу, Бог дал тебе детей, ветви посаженного тобой дерева будут все зеленеть, озаренные солнцем, когда мы, корни его, сделаемся достоянием тления.
- Гита, ты говоришь, как дочь королей и мать отважных витязей, но выслушай меня, потому что тоска рвет мне на части душу. Из наших сыновей, старший, увы!.. изгнанник, он, некогда прекрасный и отважный наш Свен... А твой любимец Вольнот - заложник при дворе врага нашего дома. Гурт чрезвычайно кроток, но я смело предсказываю, что он будет со временем знаменитым вождем: кто всех скромнее дома - смелее всех в боях; но Гурт не отличается глубиной ума, а она необходима в это смутное время; Леофвайн легкомыслен, а Тостиг, к сожалению, слишком зол и свиреп. Итак, жена, из шести сыновей один Гарольд, твердый точно так, как Тостиг, и кроткий так, как Гурт, наследовал ум и способности отца. Если король останется, как он был до сих пор, не совсем благосклонным к своему родственнику, Эдуарду Этелингу, кто же будет стоять...
Граф не докончил фразы, осмотрелся кругом и потом продолжал:
- Кто будет стоять ближе к саксонскому престолу, когда мня уже не станет, как Гарольд - любовь и опора сеорлей и гордость наших танов? Гарольд, язык которого никогда не робел в собраниях Витана и оружие которого не знало поражения?
Сердце Гиты забилось, и щеки запылали самым ярким румянцем.
- Но, - продолжал Годвин, - не столько я боюсь наших внешних врагов, сколько зависти родственников. При Гарольде стоит Тостиг, алчный к наживе, но вовсе неспособный удержать захваченное...
- Нет, Годвин, ты ..клевещешь на своего красивого и удалого сына.
- Жена! - воскликнул граф с угрозой в глазах. - Слушай и повинуйся! Не много слов успею я произнести на земле! Когда ты прекословишь, то кровь бьет мне в виски, и глаза застилаются непроглядным туманом...
- Прости меня, мой муж! - проговорила Гита.
- Я не раз упрекал себя, что в детстве наших сыновей я не мог уделить хотя несколько времени на то, чтобы следить за их образованием! Ты же слишком гордилась их внешними достоинствами, чтобы наблюдать за внутренним развитием их сил!.. Что было мягче воска, - стало твердо, как сталь! Все те стрелы, что мы роняем небрежно, судьба, наша противница, собирает в колчан; мы сами вооружили ее против себя и поэтому должны поневоле заслоняться щитом! Потому, если ты переживешь меня и если, как я предугадываю, между Гарольдом и Тостигом начнется тотчас распря... заклинаю тебя памятью прошлых дней и твоим уважением к моей темной могиле, считать разумным все, что порешит Гарольд. Когда не станет Годвина, то слава его дома будет жить в этом сыне... Не забывай же слов моих. Теперь же, пока еще не смерклось, я пройдусь по рядам, поговорю с торговцами и выборными Лондона, польщу, кстати, их женам... Буду до конца всегда предусмотрительным и бдительным Годвином.
Он тут же встал и вышел привычной твердой поступью; собака встрепенулась и кинулась за ним, а его слепой сокол повернулся к дверям, но не тронулся с места.
Гита склонила голову и смотрела задумчиво на багровое пламя, которое мелькало иногда сквозь голубой дым, размышляя о том, что ей высказал муж.
Прошло с четверть часа после выхода Годвина, когда дверь отворилась; Гита подняла голову, думая, что идет кто-нибудь из ее сыновей, но вместо того увидела Хильду; две девушки несли за ней небольшой ящик. Вала велела знаком опустить его к ногам Гиты, после чего служанки с почтительным поклоном удалились из комнаты.
В Гите жили еще суеверия ее предков, датчан; ею овладел испуг, когда она увидела перед собой валу и пламя озарило всегда холодное, спокойное лицо Хильды и черную одежду. Однако же, несмотря на свои суеверия, Гита, не получившая почти образования и вместе с ним и средств развлекать свою скуку, любила посещения своей почтенной родственницы. Она любила переживать улетевшую молодость в беседах о диких нравах и мрачных обрядах датчан; само чувство страха имело для нее особенную прелесть, которую имеют для малолетних детей сказки о мертвецах.
Оправившись от первого испуга, она пошла поспешно навстречу своей гостье и сказала приветливо:
- Приветствую тебя? Зноен нынешний день, и путь до нас далек! Прежде, чем предложить тебе закуску и вино, позволь мне приготовить тебе сейчас же ванну и освежить тебя: купание полезно для пожилых людей, как сон для молодых.
Но Хильда отвечала отрицательным жестом.
- Я сама дарю сон и готовлю купания в обителях Валгаллы, - возразила она. - Вале не нужны ванны, которыми смертные освежают себя; вели мне подать пищу и вина... садись на свое место, королевская внучка, благодари богов за прожитое прошедшее, которое одно принадлежало тебе. Настоящее не наше, а будущее не дается даже во сне; прошедшее - наша собственность, и целая вечность не может отменить ни одной радости, которую дало нам летящее мгновение.