И все же пророку, да славится имя его, никогда не приходилось иметь дело с христианами, стремящимися к мученической смерти! Иначе он усложнил бы обряд!
Абд эр-Рахман спохватился. Вот почему ему так тревожно. Он чуть было не впал во грех. Еще немного — и ослаб бы в вере, начал бы критиковать пророка и думать о реформировании ислама.
Он поднял палец, изобразив, будто развертывает свиток. Не прошло и минуты, как перед ним молча застыл катиб, хранитель библиотеки. Халиф кивнул на подушку, предлагая Ицхаку сесть, и изогнул палец, чтобы принесли шербет и финики.
— Расскажи мне мутазилитах, — произнес он.
Ицхак, похолодев, осторожно разглядывал своего повелителя. Какими подозрениями вызван этот вопрос? Что нужно халифу, новые сведения или подтверждение собственных мыслей? Похоже, что новые сведения. Но не следует скупиться на проклятия еретикам.
— Мутазилиты, — начал библиотекарь, — были вскормлены недостойными приверженцами Абдуллы, врага вашего дома. Хотя к нынешнему времени даже в Багдаде, обители нечистых, они попали в немилость и были разогнаны.
Слегка сузившийся взгляд халифа подсказал Ицхаку, что пора переходить к сути.
— Основа их ереси такова, — продолжал он, — вера должна, как учили греки, подчиняться рассудку. Мутазилиты дерзко утверждают, будто Коран не вечен и может быть пересмотрен. Они заявляют, что вечен один лишь Аллах. А Коран, следовательно, нет.
Ицхак запнулся, боясь перегнуть палку. Как и многие ученые Кордовы, он всей душой сочувствовал тем, кто проповедовал свободу в поисках знаний, отвергал цепи хадита, традиции. Он давно научился скрывать свои симпатии. Однако сейчас хотелось рискнуть и рассказать о дилемме, как ее назвали бы греческие философосы-мудрецы.
— Да будет известно халифу, мутазилиты ставят нас перед трудным выбором, перед дилеммой, — продолжал он. — Если мы согласимся с ними, то признаем, что можно изменить законы шари, пути очищения. Но где же тогда проходит путь очищения? А если не согласимся, то придется считать, что Коран появился раньше самого пророка. Признав это, мы отнимаем у пророка честь создания Корана.
— А что думаешь ты сам, Ицхак? Говори откровенно. Если мне не понравятся твои слова, я сделаю вид, что не услышал, и больше не буду спрашивать.
Библиотекарь тяжко вздохнул, вспомнив, как знаменитый визирь халифа Гаруна аль-Рашида, выходя из дворцовых покоев, всякий раз хватался за голову — цела ли она?
— Я думаю, что в учении мутазилитов есть крупицы истины. Пророк был человеком, он жил и умер как человек. Часть из того, что он сказал, была от человека, а часть от Бога. Вполне допустимо, что часть, подсказанную его человеческим умом, можно изменять, как и любое человеческое творение.
— Но мы не знаем, где какая часть, — подвел итог халиф. — Вот и посеяны семена сомнений.
Ицхак опустил глаза, услышав в голосе халифа железные нотки определенности, которые так часто предвещали смертный приговор. Увы, он снова перешел границы допустимого.
Сквозь тонкие тенета наигрываемой рабыней мелодии во дворик проник топот ног. Халиф поднял глаза, зная, что никто не осмелился бы явиться к нему с вестью, которую он уже слышал. Из колоннады вышел гонец, приблизился, тяжело дыша, чтобы подчеркнуть свое усердие и быстроту, и низко поклонился.
— Вернулись посланные в страну магусов, — объявил он. — И не одни! С ними король магусов и эскадра необыкновенных кораблей.
— Где они?
— Вошли в устье Гвадалквивира, и часть их судов, те, что поменьше, идут вверх по течению на веслах. Они движутся быстро, почти так же быстро, как скачут наши лошади. Чужеземцы будут в Кордове через два дня, утром.
Халиф кивнул, щелкнул пальцами, чтобы визирь вознаградил вестника, и стал отдавать распоряжения о размещении гостей.
— Король, — сказал он под конец. — Король варваров. Не такая уж важная птица, но давайте постараемся поразить его воображение. Узнайте, что он любит: девочек, мальчиков, лошадей, золото, механические игрушки. Всегда найдется то, чем соблазнятся эти северные дети.
— Мне нужна показная пышность, — сказал Шеф советникам.
Он в неудобной позе примостился на днище одной из ладей Бранда. У семи его двухмачтовых кораблей, к изумлению арабов, оказалась слишком большая осадка, чтобы идти вверх по реке, и их пришлось оставить в устье. Путешествие продолжили пять ладей и неполных две сотни воинов, которых удалось на них разместить. Шеф составил сборные экипажи. На каждой ладье оставалось двадцать норманнов из ее постоянной команды, остальных перевели на боевые парусники, а с тех на драккары пересадили соответствующее количество арбалетчиков. Англичане, когда приходила их очередь браться за весла, вызвали немало хохота. Однако и викинги, и арбалетчики прекрасно понимали, что делают общее дело и от их слаженного труда боевая мощь объединенного отряда возрастает.