За окном вечерело. Кто-то трогал мою руку... повернуть голову стоило мне поистине титанических усилий, похоже, шея еще надолго запомнит нежные объятия Эдварда. Мерзавец сидел на краю кровати, снова повернувшись ко мне спиной, только на этот раз на нем была свежая идеально выглаженная рубашка. Он держал мою вытянутую руку за запястье и массировал безымянный палец. Рядом с подушкой на кровати лежал белый тюбик с зелеными полосками... Точно, я должна была обработать свежую татуировку еще несколько часов назад. Мне нельзя доверить даже свое собственное здоровье. Впрочем, это очевидно, учитывая то, кого я выбрала себе в мужья. Хотя, «выбрала» – не вполне удачное определение. Черт, я что, думаю о нем перед тем, как заснуть, и сразу после пробуждения?
Херово, вашу мать.
Притаившись, я следила за ним. Но как оказалось напрасно, он знал, что я уже не сплю. Понятия не имею, как работает его гребанное волшебство, однако, очевидно, что оно помогает ему отличить спящего человека от бодрствующего. Ведь ловит он меня уже не в первый раз...
- Я ухожу на работу. - Ну вот, опять кому-то не поздоровится. - Когда вернусь, мы позвоним твоему отцу. Без меня ничего не предпринимай.
- Хорошо.
Он встал, и кровать дернулась, избавленная от его веса. Завибрировал телефон, и мерзавец вынул его из кармана брюк, принимая вызов, даже не взглянув на дисплей.
- Да, звонил. Минуту. - Он вышел из комнаты и закрыл дверь. Хотя каков в этом смысл, если стены существуют отдельно от потолка? Я прислушалась... но Мейсен и не думал шептать, очевидно, полагая, что шифроваться – ниже его достоинства. Он говорил, как и всегда, разборчиво, уверенно и прямо.
- Куда ты дела труп? - Тишина. - Что значит, ты убралась?! - Это было сказано громче и более эмоционально. - А если бы это было реальное место преступления, ты бы и его убрала? Ты бы и человеческий труп закопала?! - Тишина. - Нет, я плачу тебе не за то, чтобы ты становилась соучастницей преступления. - Больше мерзавец ничего не сказал.
Вместо слов за него говорили другие звуки... излишне громкий стук туфель о пол, хлопанье дверью спальни, переворачивание каких-то предметов в самой спальне, снова хлопанье дверью, громкий стук обуви о плитку, распахивание холодильника с такой силой, что дверца, по всей видимости, ударяется о металлическую посудомойную машину, хлопки кухонными шкафчиками, громкий стук стакана о столешницу, всплеск жидкости, бутылка летит обратно в недра холодильника, сбивая с полок другие бутылки... страйк... хлопает дверца холодильника, да так, что внутри опять все переворачивается. Кратковременная тишина. Затем стакан летит в мойку, звонко разбиваясь о дно... трехочковый. И занавес. Всем спасибо, все свободны.
Я так понимаю, это интерпретация скорби по умершему домашнему животному в прочтении Эдварда Мейсена. Феерично. Станиславский обмочился бы от восторга, выкрикивая: «ВЕРЮ! ВЕРЮЮЮ, МАТЬ ТВОЮ!!».
Мое приподнятое настроение задышало на ладан, когда дверь теперь уже моей спальни громко ударилась о стену... наверняка, хромированная ручка оставила вмятину. Мерзавец стоял на пороге, и если бы взглядом можно было убить... в общем, вы меня поняли. Его грудь заметно опускалась и поднималась, руки сжаты в кулаки, губы побледневшие, взгляд охренительно ненавидящий. Он сделал шаг в мою сторону и, очевидно, собирался стать вдовцом.
Вот блядь. Ни минуты покоя... что же это, мать вашу, такое?
Он удивил меня, медленно разжав кулаки и отступив назад. Мы смотрели друг другу в глаза несколько долгих секунд, прежде чем он развернулся и ушел. На этот раз не закрыв за собой дверь. Я дождалась момента, когда лифт увез его вниз на безопасное расстояние, и только потом, откинув одеяло, выбралась из постели.
Встав под горячие струи душа, я много материлась... Он считает меня виноватой? За то, что своим собственным пальцем спустил курок своего собственного пистолета и, к чертям собачьим, размозжил внутренности своей собственной кошки?! Собаки, кошки... припадочные ослы... просто зоопарк какой-то. Можно подумать, я его об этом просила! Да пусть бы жила эта несчастная кошка, полюбившая на свою беду такого мудака. Это уже само по себе наказание.
Я не смогла отклонить голову назад, чтобы нормально смыть шампунь, пришлось помучиться. Подойдя к зеркалу, я попыталась сделать себе массаж... и замерла. Безобразные бордовые синяки красовались с обеих сторон: четыре с левой и один с правой. Красота неописуемая. Прикрыв шею влажными волосами, я втиснулась в джинсы и надела один из новых свитеров с V-образным вырезом.
Зайдя на кухню, я сразу включила свет – мало ли, переполненный скорбью мерзавец разбил что-то и об пол? С меня хватит неоправданных повреждений. На столе я заметила объемный серебристый купол... интересно, почему он не опрокинул и его? Казалось, Мейсен сметал все на своем пути без разбора. Ладно, признаю, он не настолько плох, как я думала о нем еще минуту назад. Под куполом оказалась знакомая уже огромная тарелка – фетучинни с курицей. Одно из двух: либо в последние дни я так редко ем, что любая еда кажется мне пределом мечтаний, либо мерзавец прекрасно справляется с угадыванием моих предпочтений. Третьего не дано. Рядом с тарелкой, на бумажной салфетке стоял пластиковый стакан с закрытой крышкой и эмблемой Старбакса... кофе? Открыв крышку, я едва не опрокинула на себя все содержимое. Это действительно был кофе. Со сливками.
Никогда не думала, что скажу это, но... я прощаю тебя, мудак.
Еда не успела остыть, как оказалась в моем изголодавшемся желудке. Запив огромную порцию фетучинни божественным кофе, я почувствовала себя счастливой. Ну вот, а говорят для счастья много надо... ни разу неправда. Выкинув в мусорку крупные осколки разбитого стакана и вымыв за собой тарелку с приборами, я некоторое время слонялась по темной пустой квартире, но когда забрела в гостиную, там и осталась, присев на диван.
И, наверное, я погрузилась в какой-то своеобразный транс, потому что, когда очнулась, за окном и в комнате заметно стемнело. Я даже не могла вспомнить, о чем так глубоко задумалась... хотя, зная себя, можно было утверждать, что это была какая-нибудь глупость, за которую мне еще придется гореть в аду.
Шум приближающегося лифта заставил меня встрепенуться. Я не поворачивалась до тех пор, пока створки лифта не закрылись... а обернувшись, застала тот момент, когда мерзавец, заваливаясь на бок, резковато схватился за небольшой столик, утаскивая его за собою на пол. И они оба с грохотом упали. Я было подумала, что он пьян, но заметила темное пятно на его белоснежной рубашке... Сердце забилось чаще. Вскочив с места, я обошла диван. Он неуклюже развалился на полу, но держал свои глаза открытыми. Я опустилась перед ним на корточки.
Паника ловила меня за пятки... что я буду делать, если с ним что-то случится? Можно звонить в скорую или нельзя? А если нельзя, то куда можно?
- Эдвард? - Я положила руку ему на плечо.
- Не трогай меня. - Он дернул плечом, и это меня немного успокоило.
- Ты в порядке?
Он поднял на меня глаза, и те были совершенно пьяны.
- Да ты пьяный в жопу...
- Не пьяный, а выпивший. - Ему удалось произнести это на удивление трезвым голосом. Он сел на полу и поморщился. В полумраке сложно было диагностировать то подозрительное пятно на рубашке, и я его потрогала... оно было влажным. Он снова дернулся. - Сказал же, не трогай. - Голос прозвучал устало. Поднеся перепачканные пальцы к носу, я уловила запах ржавчины.
- Ты ранен?
- Нет, бля, это кетчуп. - Он тяжело поднялся и побрел в сторону коридора. Его изрядно штормило. Я следовала за ним. Когда он вошел в свою спальню и не закрыл за собой дверь, я приняла это за приглашение. Шагнув внутрь, нашарила на стене кнопку и зажгла свет. На светлой стене и пластиковом выключателе мои пальцы оставили кровавые разводы. Вот черт. Мейсен стоял, оперевшись рукой о стену... о ту стену, которая была общей для наших спален... под его ногами валялась книга, выходит, я была права, швырял он именно ее. Мерзавец медленно расстегнул рубашку, та липла к телу... внушительное грязно-бордовое пятно на белом материале выглядело тошнотворно пугающе – так я думала до тех пор, пока не увидала, что скрывалось под самой рубашкой. Волоски на руках встали дыбом. Темная рваная рана зияла на бледной лишенной волос груди. Справа, чуть ниже соска. Рубашка упала на пол.