- Тебе нравится? Ты же питаешь страсть к огромным окнам. – Я не оглядываюсь, я слежу за его отражением.
- Я питаю страсть не к окнам. С окнами у меня отношения несколько… сложнее.
- Я не понимаю? – Он подходит ближе, почти вплотную.
- Огромные окна, стены не соприкасаются с потолком, прозрачная дверь в ванной, стекла авто опущенные до упора…
Понимание опускается на меня словно лавина:
- У тебя клаустрофобия.
- Все верно, amore. – Мерзавец опускает свои губы на мое плечо.
- Почему? – Я поворачиваю голову и встречаюсь с ним взглядом.
- Я утонул. Мое сердце не билось шесть секунд. Клиническая смерть, я тебе говорил. – Мне приходится шумно сглотнуть, и я отворачиваюсь. Смотрю в окно, но теперь уже не вижу тех мигающих огоньков. Я вижу его устрашающую картину, его витражное окно, его спину, в конце концов… Кораблекрушение.
- Твои родители утонули.
- Ты опять права, amore. – Он вновь целует мое плечо. Его руки змеями ползут, окружая мою талию тесным кольцом. Я вжимаюсь спиной в его грудь.
- А те украшения в аквариуме? – Я понимаю, что это как-то связано со всем вышесказанным, но не могу уловить суть. Золото лежит на дне… в чем же смысл? В чем смысл?
- Признаться, все они – твои. – Он усмехается мне в ухо.
- Я пытаюсь… но я не понимаю, Эдвард.
- Моя мать вернулась в каюту, чтобы спасти свое золото. Она его обожала. Каждая мелочь была полным эксклюзивом, особой коллекцией. Она вернулась в каюту. А отец кинулся за ней. Если бы не это золото… Оно должно покоиться на дне, вместо них.
- О, Боже. – Я тяжело дышала через рот. – Но почему же оно мое?
Внезапно Эдвард напрягся и заговорил быстрее, я чувствовала, как похолодели его руки.
- Мама оставила завещание. Все золото, вся платина, все камни, абсолютно все уходит в собственность к моей жене. Так что, оно твое, если быть откровенным. Но я никогда не позволю тебе его носить. Не зачем тебе возвращаться в каюту. – Позвоночник вспыхнул мурашками.
- Почему твоей жене? Почему не жене Эммета?
- Мама не переваривала Розали. Она возлагала на мою жену большие надежды. – Мерзавец заговорил совсем сбивчиво, будто ему не хватало воздуха. Захват стал еще крепче, он втянул носом воздух у моей шеи. – Когда откроется дверь, не оборачивайся. – Едва он успел договорить, как открылась та самая дверь…
Эдвард тяжело дышал, его потряхивало. Он выждал момент, молниеносно развернул нас лицом к двери и… я получила пулю в живот? Тело содрогнулось. Я даже не вскрикнула, только опустила голову вниз, наблюдая, как мужнины руки крепко зажимают ранение. Мое платье и его пальцы тот час стали красными, совсем как платье женщины, чей мужчина сейчас держал в руках пистолет. Алек Мано стоял в дверях нашего номера, его лицо покрылось красными пятнами, его глаза горели свирепостью. Он посмотрел моему мужу в глаза и отчаянно выпалил:
- Ах, ты СУКА! – Но мне уже не было дела до их перебранки.
Я нетвердой рукой потянулась к своему животу, мне не верилось, что вся эта кровь, которая совсем скоро достигнет коленей, когда-то принадлежала моему организму. Так много? Оторвав ладонь от красного пятна, беспощадно испортившего белоснежное платье, я поднесла ее ближе к лицу. И заметила красивую надпись: «Эдвард». Надпись была заляпана кровью, но все еще отчетливо ясно гласила его имя, она кричала его имя.
- Эдвард? – Я хотела повернуть голову в его сторону, но не смогла. – Эдвард, смотри, я теперь тоже могу сделать вот так… - И я крепко сжала кулак. А в глазах начало темнеть.
Помню, как крепко сжимали меня его руки.
Помню, как честно прошептал мне на ухо: «Ci vediamo presto, baby». [1]
Помню, как летела не вниз, а отчего-то вверх.
А дальше… ничего не помню.
[1] Скоро увидимся, детка (итал.)
Эпилог. Шах и Мат: Часть &
Король и пешка против короля – элементарное окончание,
в котором результат партии определяется позицией взаимного цугцванга
(нет полезных ходов, любой ход ведет к ухудшению собственной позиции).
(с) Большая энциклопедия шахмат
Я пытался подобрать слова для предсмертного письма, пока она спала на моем ковре. Мой лоб прижимался к листку плотной белой бумаги, ее лоб некоторое время назад прижимался к моему голому плечу. Доверчиво. Может быть, даже преданно. Черт бы ее побрал. И ее проклятый лоб, и ее запах… ее всю. Целиком. Черт бы ее побрал.
Я отложил в сторону ручку с острым пером, которое обычно царапает бумагу, посылая неприятные ощущения вдоль по позвоночнику. Будь моя воля, это перо не оставило бы сегодня ни одной царапины, но воли больше нет. В прошлый четверг я и не подозревал о том, что, отобрав волю у девчонки, обокрал сам себя.
Медленно отодвинув кресло от стола, я продолжил сидеть, уложив ладони на жесткие подлокотники. Мои колени почти касались крышки стола. Кресло и стол не подходили друг другу. В моей жизни всегда что-то к чему-то не подходило. Прямоугольный лист бумаги все еще был вызывающе пуст. Я схватился двумя пальцами за переносицу, резко поднялся и подошел к окну. Маленькое блеклое солнце еще не полностью вылезло из вод Гудзона, складывалось ощущение, что молочный туман намеревается затолкать его обратно.
В прошлый четверг я собирался вытолкнуть ее на поверхность. В этот четверг я собираюсь крепко обхватить ее и мягко опуститься на дно. Лучше уж ужасный конец, чем ужас без конца.
Все началось в кабинете Эммета. Именно в нем состоялся разговор, после которого случилось мое первое свидание с персональным чудовищем.
- Тебе не кажется, что слишком многие в последнее время подозревают тебя в нечистоплотности?
- Они плохо меня знают. Им кажется, что моя отстраненность и незаинтересованность свидетельствуют о коварных замыслах. Они не считают, что я внутри, им думается, что я снаружи, и что я наблюдаю.
- Все верно. Мне самому иногда так кажется.
- Но ты знаешь истинную причину. Я делаю то, что должен. Но не больше.
- Почему? Почему, Эдвард? Ты отлично справляешься с тем, что я тебе поручаю, но ты мог бы делать больше, гораздо больше. Инициатива, Эдвард. Мне нужна инициатива. Когда каждый стремится вверх, вся Семья поднимается. У меня есть молодые ребята, они жаждут вершить дела, но они еще слишком зеленые. Они не понимают. Они действуют грубо. Ты можешь сделать все как надо.
- Мне не хочется вверх. Чем выше забираешься, Эммет, тем страшнее смотреть вниз. Разве тебе недостаточно денег? Разве тебе недостаточно влияния? Семья не на первом месте, но разве мы бедствуем? Разве мы в чем-то нуждаемся, Эммет? Не будь таким жадным.
- Но Семья была на первом месте, когда жив был отец.
- Но ты – не отец, Эммет. – Мой старший брат долго молчал, его толстые пальцы растирали сигарету, которую он вынул из пачки, как только я зашел в его кабинет. Табак падал в пепельницу, как падают снежинки и конфетти в хрустальных шариках, наполненных жидкостью.
- Нужно убрать Тони Мойера. Сколько он у тебя потребовал?
- Пятьдесят кусков. Отчаянный парень. Он шантажировал меня, пока мы ехали в лифте.
- Здесь что-то нечисто. Конечно, он мог подозревать, что ты что-то скрываешь, потому что ведешь себя не как все. Но он не мог быть уверенным. Стал бы он так рисковать? Ты мог бы убить его в этом самом лифте или сдать мне.
- Он был уверен, что я скрываю нечто ужасное. Что я испугаюсь и распрощаюсь с деньгами без церемоний.
- Он был уверен?
- Мано сказал ему, что он сам не один месяц меня шантажирует. Он предложил Тони сделать из меня что-то вроде дойной коровы.
- Откуда ты знаешь?
- Догадываюсь. – Я залпом допил виски и громко опустил стакан на деревянную поверхность стола.
- Эдвард.
- Да?
- Нельзя обвинять одного из моих капитанов в неверности без доказательств. Кроме того, ему с тобой делить нечего. Ни тебя, ни его повышать уже некуда, вы не боретесь ни за место, ни за деньги, ни за женщин. Вы вообще не пересекаетесь. По какой причине он не дает тебе покоя?