Эрик верно истолковал мою реакцию:
- О чем она подумала?
- Я не знаю, она сумасшедшая. – Он был разочарован моей несговорчивостью и собирался мстить.
- Ну, только такая и решилась бы выйти за тебя. – Эта реплика заставила мою супругу проникнуться к нему большим уважением. Начиная отсюда и далее, они не прекращали испытывать мое милосердие.
Мистер Пэкер не задержался слишком долго, он отлично чувствовал мое настроение. Благодаря этому, собственно, у нас и получалось поддерживать, если не слишком дружеские, то уж приятельские точно отношения. Я, словно охотничий пес в восьмом поколении, следил за всеми мыслями, что посещали его голову. Благоговейного восторга моя супруга у него не вызвала. Тем лучше для него. Приятель посчитал Белль забавной, однако, слишком проблемной. Скажем так, это не те качества, которые бросались в глаза лично мне, но спорить о их наличии я, безусловно, не мог. Уходя от нас к лифту, он нарочито громко подумал: «Не приметил абсолютно ничего чудовищного!», в ответ я подумал, что он вообще многого не приметил.
Часть 2.2
Продолжение...
Когда лифт увез Эрика вниз, мне показалось, что захлопнулась крышка. Бац! И заложило уши. И диафрагма подскочила к горлу. Это не было плохо. Наоборот, теперь я чувствовал, что все на своих местах. Всё, что происходило с нами наедине, и хорошее, и плохое казалось мне важным, ценным, обязательным.
Она осталась сидеть за столом, в голове у нее была полная каша. С одной стороны, она злилась на меня за помятую рубашку, ей казалось это достаточным основанием для обвинения в измене. С другой стороны, она пыталась заглянуть в мои глаза, оценить реакцию, узнать, злюсь ли я за то, что она злится на меня. Мне и раньше доводилось иметь дело с разозленными женщинами, но до сих пор ни одна из них не пеклась о моей реакции на гнев, который застилал им глаза. Они начинали переживать об этом, когда их вспышка гасла. Но было поздно. Я не выносил женщин, которые кидались на шею и которые кидались предметами.
Больше всего Белль досаждала не собственная злость и не моя реакция на ее злость, больше всего ей досаждало желание услышать, что я сплю только с ней. Не без труда я признался и в этом. Пришлось пойти на компромисс со своим дефектным нутром, которое не желало говорить об этом прямо, оно было согласно лишь на витиеватый намек. Чудовище все равно оценило мои старания.
Ведя с ней пространные разговоры, от коих я получал какое-то изощренное удовольствие, я силился влезть в ее голову, чтобы провести доскональную инспекцию и устроить грандиозный скандал с битьем посуды и морд, обнаружив хотя бы одну завалящую мыслишку об Эрике Пэкере. Им повезло. Говоря «им», я подразумеваю свою супругу и Пэкера. Все образы, которые с непосильным трудом удалось поймать, были посвящены целиком и полностью моей персоне. Я был удовлетворен результатами инспекции.
Откровенно говоря, на моем счету не было ни одного порядочного свидания, однако, я надеялся, что, если приложу некоторые усилия, то смогу взять реванш. Что тут говорить, моим надеждам не суждено было сбыться. Мерзавка откровенно насмехалась над моими организационными способностями, сидя средь бела дня посреди совершенно пустого ночного клуба.
- Ты хочешь сказать, что мы приехали в клуб, в котором нет ни единой души, и даже напиться не можем? Что тут тогда вообще делать? – Откуда я мог знать, что полагалось делать в клубах? Ночными увеселительными заведениями промышлял Мано, если верить отчетности, они приносили хороший доход, но никогда не прельщали меня. Слишком шумно. Слишком грязно. Слишком большая концентрация развязных девиц. Слишком дорогой и слишком разбавленный алкоголь, в конце концов.
- Я просто хотел, чтобы ты повеселилась.
- Ну... я просто умираю от веселья. – Выразительно изрекло чудовище. Я сдался на ее милость, засмеявшись. - Да-а. Давненько я так не веселилась. – Задумчиво выпуская сигаретный дым в потолок, продолжила она. Чудовище не брало пленных, я засмеялся громче. - О, тебе тоже весело, да? Чудесно.
Не знаю, сколь долго она бы продолжала глумиться над моими романтическими порывами сделать ей что-нибудь приятное, но я не выдержал скорее, чем чудовище решило, что пора закругляться. Наградив неблагодарную раздраженным взглядом, это, между прочим, второй мой выдающийся талант наряду с поднятием одной брови, я вывел ее из помещения, тщательно пряча за свою спину. Все также прикрывая собой, я усадил ее в машину, чудовище посмотрело на меня испуганно. Я сжал челюсть. Конечно, она чувствовала, что что-то идет не так. Теперь я вынужден был признать, что провалил не только свидание, но и нарушил свое же собственное обещание сделать все так, чтобы она ничего не поняла и не успела испугаться. Она уже боялась.
Всю дорогу до салона Майка я думал о том, что проглядел какой-нибудь иной выход. Запереть ее в квартире, убить Эммета, уложить его охрану, каким-то невообразимым способом выбраться, вернуться к чудовищу и бежать, куда глаза глядят. Что-то мне подсказывало, что, если я уберу Эммета, следующая же пуля мгновенно уберет меня. Далее они выведут из игры Джаспера, просто на всякий случай. Ну и конечно, Мано найдет способ добраться до Белль. Помешать ему с того света мне, полагаю, будет весьма проблематично. Бежать прямо сейчас? Сомнительно. В деле замешано слишком много людей Эммета. Одни из них у нас на хвосте, другие, возможно, в аэропортах и на вокзалах. Я выдохнул. Эдвард, это все чепуха, ты знаешь, что нужно делать. Я в самом деле знал. Но мерзавка сбивала с истинного пути.
Оказавшись на месте, я вспомнил, как впервые сюда попал. Сегодня мы воспользовались черным ходом, тогда – я любил идти к цели напрямик и бить в лоб. В организации считалось, что, если у тебя есть шрамы, значит, хреновый из тебя солдат – раз не в состоянии защитить себя, что тут говорить о защите Семьи. Во время крушения судна, на совести которого смерть моих родителей и моя собственная клиническая смерть, мне располосовало спину, не смертельно для здоровья, но заметно для глаза. После инициации Эммет посоветовал либо сделать пластику, либо забить оставшиеся шрамы татуировками. Тогда я был молод и полон решимости сделать что угодно, лишь бы меня воспринимали всерьез. Я последовал его совету. Наверное, в первый и последний раз в своей жизни. Помню, как Майк, нахмурившись, сказал, что не знает такого рисунка, который смог бы полностью скрыть повреждения. Мне было не до изысков, и мы просто забили спину всем, что было в моей голове. Десять лет назад в моей голове было только кораблекрушение, смерть и ярость. Все это с избытком вылилось на мою спину. Хаотично. Чтобы рябило и бросалось в глаза. За всем этим безумством шрамов действительно видно не было. Даже на ощупь они стали как будто менее заметны. Позже я приходил к Майку еще не раз и не два, чтобы добавить что-нибудь новое. В этом не было нужды, но мне нравился процесс.
Всё время, что мы находились в салоне, от которого выла, надрываясь, моя клаустрофобия, чудовище на пару с татуировщиком методично пытались свести меня с ума. Она – своими неуемными фантазиями о каких-то престарелых мужиках, он – чрезмерным вниманием к ней. Я долго размышлял, кто из них заслуживает смерти более мучительной, пришел к выводу, что все-таки она. С Майком все ясно. А где мне искать этого престарелого и бородатого из ее фантазий? И ведь не скажет же. Сущее чудовище.
Тем временем Майк продолжал ходить по тонкому льду:
- Детка, это займет три минуты, не больше.
- Меня зовут Белла. – Сказала детка. За это я был готов простить ей бородача. И не одного.
Когда все было кончено, уже на воздухе, глядя на меня против солнца и щурясь, она спросила:
- Ты сказал, это подарок. Ты осознаешь, что это выглядит так, словно ты мне себя подарил? – И протянула ладонь, показывая свое новое клеймо. Осознавал ли я? Да, пожалуй, в последнее время до меня кое-что начало доходить.