Был там такой клуб "Секстон", ныне сгоревший, там базировались "Ночные волки" — байкеры и наш директор умудрился нас туда вписать.
Круто! Поперли в Москву. Естественно, забурились в поезд — водка, пиво, радуемся, веселимся — рок-н-ролл начался. Поехали за пределы Питера! Впечатления потрясающие. Нарезались очень здорово. Денег ни у кого не было — так, копейки какие-то, которые нам дали родители.
Рано утром в Москве денег у нас было у каждого бутылки на две пива. А надо было чего-то кушать… В половине шестого утра мы оказались на вокзале и Дима Лысый нас повез в "Секстон". В шесть утра мы стали туда стучаться. Открыл заспанный паренек-сторож.
— Кто такие?
— Как это — "кто"? "Король и Шут"!
— Какой "Король и Шут"?
— Который у вас будут сегодня выступать.
— А, понятно, залетайте.
Ну что делать? До вечера времени много. Вошли мы в этот клуб и опупели — все стены выкрашены в черный цвет и по ним развешаны и разрисованы разные байкерские приколы — скелет на мотоцикле, какой-то разлагающийся панк и всякая разная такого плана канитель. Мы разлеглись кто где хотел — пол и скамейки вдоль стен были обтянуты каким-то черным мягким покрытием и мы чудненько на нем поспали.
Проснулись и целый день бессмысленно болтались по Москве — чтобы раздобыть денег пытались продать последний ваучер, который завалялся в кармане у Рябчика — на пиво денег не было катастрофически, а пиво было необходимо. Ну, съели по сосиске в тесте, а к вечеру вернулись в "Секстон", который невероятно преобразился. Туда понаехало байкеров и мы сидели с открытыми ртами — в Питере ничего похожего мы не видели. На каких-то навороченных тачках — "Харлеи" — не "Харлеи", но под "Харлеи" заделанные. Наприехало такого народу, таких колоритных фигур — у всех на спинах эмблема клуба — морда волка, торчащая из огня. Какой-то парень был в ковбойской шляпе — кулаки пробитые и весь такой крутой… Просто бойцы настоящие. Вышибала — тоже байкер, с бородой, шкафина. Мы ходили, на все это смотрели и поражались тому, где мы находимся. А народ подползал и подползал, и в конце концов мы уже напрочь забыли, что мы там выступаем. Приехали какие-то пацаны, абсолютно не похожие на байкеров — в пиджачках, при тетках и принялись справлять чей-то день рождения.
Там было организовано застолье — сидело человек двадцать, квасили водку, вокруг разгуливали байкеры, где-то случился армрестлинг, где-то кто-то просто кого-то бил, а мы были просто пацанами, нас там никто не знал и мы скромно сидели где-то в уголке и ждали, когда нам принесут обещанный ящик пива, за который мы там выступали.
Ситуация выглядела удручающе. Нам хотелось принять по пивку, чтобы хоть как-то в этой среде разгуляться, но пивко не несли и мы сидели, с тоской глядя на происходящее.
И потом, уже ближе к делу, когда до нашего выхода на сцену оставалось примерно полчаса, нам притащили ящичек пива. И мы-таки на него навалились — бутылка в зубы, бутылка в карман, бутылка в руку — ящичек сразу разлетелся — нам казалось, что ящик — это много, а оказалось — очень мало.
Сразу мы все это выпили и чуть-чуть повеселели. Правда, потом нам принесли еще один ящичек, но это уже выполнил свою директорскую функцию Лысый — развел организаторов еще на один ящик.
В конце концов мы вылезли на сцену. "Камнем по голове" тогда еще не было и мы пели материал из альбома "Будь как дома, путник". Начались "Сапоги", "Охотники", "Лесники"… Что удивительно, мы умудрились сделать программу из двух отделений.
Стали играть. И постепенно народ начал на нас озираться. Жесткие у нас, все-таки, были гитары. Хотя, я вспоминаю, что это были за гитары — "Уралы", всякая такая хрень. Тем не менее, звучало жестко. Люди стали присматриваться, тем более, что все они уже вколбасили и всем им было уже хорошо.
После этого, когда пошли наши самые забойные темы, когда публика начала чувствовать какой-то кураж, на сцену стали выползать пьяные бабы и пытаться нам подпевать. Все это превратилось в какой-то гадюжник Кто-то куролесится у сцены, кто-то рубится на сцене, кто-то лезет на сцену…
Охрана не занималась тем, чтобы удалять народ со сцены — мне самому иной раз приходилось прикладывать к этому усилия — отнимать микрофон у некой особы, которая пыталась спеть вместе со мной "Калинку-малинку".
В общем, отыграли мы первое отделение и в антракте сползли со сцены — нас тут же стали усаживать за этот самый стол, где шла главная пьянка. "Во, мужики, — говорили нам, — кайфово вы играете!".
Какие-то стали симпатные телки подкатывать — а что у вас, мол, за группа, а где вы живете? А давно ли вы играете? Дружки их принялись нам водку наливать и ко второму отделению мы были уже достаточно хорошие.
Второе отделение начиналось с "Мертвой женщины". Я стал читать текст, прочитал, заиграли. Отколбасили концерт, второе отделение было уже просто угарным. Закончили, наконец.
Мы, уже как почетные гости этого клуба, стали там куролесить и уже, что бы мы там не делали, шкаф-вышибала смотрел на нас снисходительно. Разве что замечания иногда отпускал в наш адрес. Все было — и разговоры с девчонками, и выпивка, и два пальца в рот в туалете.
Выхожу из сортира и смотрю — все повально спят. Все, кто были в клубе попадали кто куда — на пол, на столы — просто шагу ни ступить. Ну, естественно, самые заметные фигуры — байкеры — укатили и в клубе остался единственный трезвый человек — бармен. Я пробрался к сцене и вижу — стоит стол, полностью забитый открытыми бутылками пива. А возле этого стола сидит совершенно свеженький Горшок, веселый, и кричит — "Садись, Андрюха, пива побухаем!". А вокруг все трупаками валяются….
На следующий день стал решаться вопрос касающийся того, как же нам уехать и Лысый снова проявил себя хорошим организатором — договорился с дирекцией заведения еще на один концерт в тот же день.
На этом концерте пьяного народа было уже меньше, все было уже больше похоже на настоящее выступление. Тем не менее, мы чувствовали себя немного пришибленными, потому что в клуб пришла компания, конкурирующая с байкерами, начались какие-то разборки, каких-то баб стали на сцену выпускать, чтобы они там раздевались, мы забились в какую-то каморку и там просидели до утра.
Весь следующий день тусовались на вокзале. Устроили лежбище на втором этаже — шмотки разложили и улеглись на них. И я наблюдаю такую картину — Горшок лежит с самого края лежбища на своей косухе, рот приоткрыт. Дрыхнет. Неожиданно к нему подходит какая-то мрачная тетка, синюшница чистая, бомжатка. Расстилает рядом с Горшком свое пальтецо и ложится — лицом к лицу. Надо было видеть рожу Горшка, когда он открыл глаза.
Вот таким и был наш первый приезд в Москву.
Но вернемся к альбомам и к более свежим ощущениям. После того, как мы расстались с Шумным, мы некоторое время находились без директора — решили никого не нанимать, потому что неизвестно, чего этот директор хочет, что из себя представляет и как будет работать. Ясно было, что директор нужен, но хорошие директора на земле не валяются, а, несмотря на то, что мы уже вполне прилично собирали залы, к нам никто не обращался. Видимо, нас считали все еще некоммерческой, андеграундной группой. С той точки зрения, что нас нельзя было построить, нас нельзя было заставить не бухать, если мы этого захотим и то раздолбайство, которое царило в наших кругах — полная анархия — все это, как бы, естественно, отваживало любого делового человека и бразды правления в группе на себя взяли тогда Яша и Балу.