— Не может этого быть, — неуверенно улыбается сам себе он.
Вместе с кружащимися в воздухе хлопьями пепла, похожего на вулканический туф, в странном вальсе опадают под ноги мелкие белые перья. Люцифер ловит в раскрытую ладонь несколько штук и никак не может понять, откуда они взялись. Вскидывая голову в серое, нечитаемое небо, он не видит ровным счетом ничего, кроме снегопада из пепла и перьев. В Аду нет ни солнечного света, ни облаков, чтобы быть уверенным в том, что смотришь именно в небо, а не выкрашенный серой свинцовой краской потолок.
Постояв перед очередной запертой дверью, Люцифер наконец решает, что стоит, раз уж Мейзикин сама не выходит, проверить камеру за камерой. Только сейчас он понимает, что не слышит ни единого крика, которые составляют привычный звуковой фон в Аду. Ад тих, как никогда ранее. Дьявол в замешательстве толкает холеной ладонью первую попавшуюся дверь. Серый, похожий на камень металл мягко подаётся под его пальцами, распахиваясь…
… Темнота. Свет. Боль. Тишина. Крик. Они сменяют друг друга по бесконечному кругу, вращая душу на безумной карусели. Как не сойти с ума, миг за мигом переживая свои самые страшные воспоминания? В камере заключенного все словно пропитано воспоминаниями. Они оплавленным воском сползают со стен, растекаясь горячими лужицами на полу. Сами стены словно располосованы гигантскими острыми когтями, изодраны, расцарапаны камни. Люцифер, замерев посреди камеры, осматривается. Дверь с тяжелым стоном закрывается, вздыхая, будто живое существо.
— Что еще за шутки! — обеспокоенно вскрикивает Дьявол, пытаясь открыть засов.
Двери в казематах устроены так, что выйти из клетки можно лишь пройдя до конца испытания души. Но только не правителю. Правитель Ада легко входит и выходит в любую камеру, но не в этот раз. Что-то идёт не так, и это начинает здорово нервировать. Люцифер, у которого всегда и все под контролем, по крайней мере в своей вотчине, невольно начинает злиться. А что может быть хуже разъярённого Дьявола? В порыве ярости он пытается принять свой истинный облик, но ничего не выходит, так же, как и с перемещением.
В камере значительно холодает, да так, что Люцифер видит вырывающийся из собственного рта парок. Это что-то новое, думается ему, когда вдруг на него обрушивается поток чужих страданий. Камера, предназначенная для грешника, словно не делает различий между своим правителем и заключённым, окатывая его с ног до головы липким страхом.
… Ночное шоссе. Снег валит густой стеной, замедляя работу дворников. Щетки еле справляются с налипающими комьями. Руки устали ловить бьющий в ладони руль. Колеса машины вот-вот вылетят из набитой колеи. Я оглядываюсь назад: там, в автолюльке, спит наш сын. Ему всего четыре месяца от роду, но ему уже не повезло. Наследственная болезнь передалась по моей линии. Муковисцидоз… Какая глупость. Ждать рождения сына больше десяти лет и теперь почти каждый день бояться его смерти. Господи! За что ты караешь его? За что ты караешь меня и Алису? Жена совершенно выбилась из сил. Депрессии одна за одной сводят ее с ума и меня за одно. Я устал… Вот и сейчас обострение обструктивного бронхита гонит меня среди ночи в госпиталь. Только бы успеть. Глаза болят от бесконечного мельтешения снежных хлопьев. Сын захлебывается в крике, пытаясь сделать вдох. Я знаю! Знаю, черт возьми! Я должен успеть! Я отвлекаюсь на плач ребёнка. Что-то происходит: колеса машины попадают мимо колеи, вынося машину с дороги. Снежная каша размывается под черной резиной. Свет встречного автомобиля слепит сквозь падающий крупными хлопьями снег. Визг тормозов, я знаю, что жму на педаль всеми силами, одновременно пытаясь выровнять передние колеса. Жуткий звук удара металла о металл обрывается громким криком. Кажется, кричу я. Боли нет… Тишина звенит так, что вот-вот лопнут барабанные перепонки. Я с трудом разлепляю глаза и ищу взглядом сына… О, нет! В автолюльке пусто! Я ищу взглядом сына… Ищу… То, что лежит рядом со мной, похоже на пластикового пупсика из детского набора. Что это и откуда? Откуда в моей машине игрушки?..
Люцифер вздрагивает, отгоняя морок. В душе болью отзывается крик: «Господи, за что?! Чем виновен младенец, невинный, рожденный в муках, и живущий в агонии боли с первых дней… Дьявол толкает нас на поступки, о которых мы вечно жалеем.»
— Я не при чем… — стонет Люцифер, закрывая глаза.
Смертельная тоска разливается по его венам, разрывает сдавленную рыданиями грудь. Щемящее чувство любви и нежности к мальчику, прожившему свои несчастные месяцы в боли и страданиях, накатывают волной. Страх и боль утраты, чувство вины за то, что отвлекся в последний момент от дороги, чтобы взглянуть на малыша, снедает его. Уродует его мысли, сминает чувства. По щекам катятся горькие слёзы.
— Дьявол не при чем! Я не виноват! Не виноват! — слышит Люцифер собственный крик. — Отче! За что?! Почему я?!
Ему нет ответа. Бог молчит, как и сотни, тысячи лет назад. Он не внемлет мольбам людей. Он не слышит голоса Ангелов, сыновей и дочерей своих. Слышит ли Аменадиель его крики? Услышит ли брат… А если и услышит, то сможет ли помочь?
Дверь камеры под его ударами отворяется, выпуская на волю растрепанного, с горящими безумством глазами Люцифера. Он замирает у каземата, нервно оправляя испачканные пеплом лацканы пиджака и оборачивается по сторонам, ища что-то знакомое. Странно, камера, предназначенная для грешника, не должна влиять на него самого. С демонами проще, ведь у них нет души, а значит, заставить их самих испытывать тот ужас, что умело создают стены тюрьмы, они не могут. Но у Ангелов, даже Падших, душа на месте. И сейчас она буквально мечется в груди от боли, страха и вины. Люцифер хмурится, пытаясь справиться с этими отвратительными чувствами, они для него непривычны и чересчур сильны. Что ж, тот факт, что Мейзикин в одной из камер нет, еще не говорит о том, что ее не может быть в другой. Стряхнув с себя оцепенение, он шагает к следующей двери и уверенно раскрывает её. Кажется, будто за дверью густой, как джем, мрак: протяни руку, и он ответит тебе тем же, коснётся тебя, щекоча миллионами пушистых паучьих лапок. Люцифер вглядывается в темноту, пытаясь разглядеть хоть что-то. Темнота шепчет на десятки, сотни голосов, смеётся, бормочет. И эти голоса будто гипнотизируют его, затягивая.
Дверь с грохотом захлопывается за его спиной. Люцифер вздрагивает, не понимая, как оказался внутри камеры. Темнота тянет к нему свои липкие, смолистые пальцы, смыкаясь на его запястьях, сдавливая их. Словно живая, она переползает по рукавам его костюма, оставляя после себя жирные радужные разводы. Ползет вверх по плечу, и, наконец, подобно капкану смыкается на горле. Темнота поглощает его.
… Сладковатый химический запах окутывает меня. Голову кружит от солярки. Я пытаюсь найти в баке место, откуда топливо травит. Если эту проблему не решить, то может произойти какая-нибудь неприятность…
Люцифер, вскрикивая, пытается погасить пламя, охватывающее его с ног до головы. Лишь через мгновение он понимает, что никакого пламени нет, и все это лишь плод его воображения. В воздухе еще с мгновение витает запах дыма и топлива. Душу больно царапает горечь отчаяния и ощущение невозможности спасти… Кого? Чья-то грубая ошибка приводит к тому, что цистерна с топливом вспыхивает, словно спичка. Четверо человек, включая пленника, погибают в огне, виня, кто бы мог подумать, Дьявола и взывая к Господу. Но Он не слышит… Как, впрочем, и всегда. Люцифер, поднимаясь с колен, беззвучно шепчет:
— Я не виноват… Это не я!
Чьи-то тяжелые шаги гулко разносятся по ту сторону двери. Люцифер миг вслушивается в них, пытаясь понять, кто бродит за стенами. Вдруг что-то острое быстро, словно скребущаяся в углу мышь, издает шуршание по стенам камеры. Люцифер торопливо оглядывается, но кроме него в камере нет никого. Гулкие звуки за дверью замирают точно напротив двери в то время, как шорох в камере все усиливается. На стенах камеры с невиданной скоростью появляются одна за одной буквы, складываясь в слова. Кто-то невидимый острым ножом выцарапывает на камне фразу раз за разом: «Я не сошёл с ума…»