Мейзикин обходит свои охотничьи угодья, раздумывая над словами Вечного. Достаточно ли удовольствия получила она, пытая людские души? Наверное, раньше этот вопрос не значил бы ровным счетом ничего, не окажись она на земле, не поживи среди людей. Сейчас же однозначного ответа она не находит, все бродя меж камер своих жертв. В какой-то миг её взгляд упирается в дверь. Еще немного она смотрит, не понимая, что привело ее к дверям камеры Вечного. Ведь он всего-лишь человек, не так ли? Из плоти, крови и духа. Всего-лишь человек, верно? Странные мысли нынче терзают ее голову. Остаётся лишь спросить напрямую. Мейзикин решительно распахивает дверь в его камеру…
… Вспышка. Белая, словно осколки звезды. Свет её ослепляет, давит на рассудок, заставляя его сжиматься и убегать, словно гонимый охотником зверь. Рассудок — слишком большая ценность в рамках безумия. И слишком хрупкая. Его может повредить буквально всё: от громкого крика до неоправданной жестокости.
Голоса наперебой взывают к тишине, к миру, к покою, но измученное, уставшее, искалеченное тело еще живёт. Еще дышит. Назло всему. Назло всем. Вы ждёте от меня раскаяния? Ждёте от меня покаяния в грехах моих? Ждите… Ибо не каюсь я… Нет вины на мне. И мне не страшно. Боль рано или поздно отступает. Рано или поздно заканчиваются даже вечные муки… И если ты знаешь это, то ничто не сможет сломить тебя. Нет моей вины в том, что заточен я в темницу боли. Нет моей вины в том, что обрек души чужие на вечные скитания. Нет вины в крови на руках моих. Ибо через мои руки говорит с вами Господь, ибо я есть орудие Его, карающее через века… Идущее через века к одной цели — равновесие мира. Таким создан я по образу и подобию Его, разве нет? Разве не Он — мой учитель, мой покров, мой пастырь? А раз по Его образу душа моя и тело моё создано, то нет греха на мне. Грешен Он, ибо сотворил меня… Первого Убийцу. И Последнего. И буду я вечно скитаться по земле, ибо ныне проклят я от земли, которая отверзла уста свои принять кровь брата моего от руки моей… И нет мне места ни в Аду, ни в Раю до тех пор, пока не очистится оная от скверны…
Что ты говоришь? Что я сошел с ума? Ха-ха-ха!!! Если это так, то почему ты боишься меня? Почему бежишь от меня, почему прячешь глаза, хотя совсем недавно вырезала на теле моем узоры и не боялась этого? Остановись же и почувствуй вкус боли… Послушай симфонию крика. Слышишь, как лопается тугая кожа под лезвием ножа? Слышишь ли ты, как стонут мышцы, сведенные тугим страхом? И как ломаются кости в руках моих? Разве не изумительна боль в своем многообразии? О, ты так мастерски преподнесла мне уроки, что я, несомненно, стану твоим лучшим учеником… Я запомнил каждое твое движение, каждый росчерк пера, каждый миг наслаждения болью. Запомнил и преумножил, ибо нет боли для меня… Куда же ты бежишь, демон? В Аду некуда скрыться. Постой, нам о многом надо поговорить… Ведь одного ты не поймешь никак: я не сошел с ума!.
***
В LUX сегодня шумно, как никогда. Люцифер, облаченный в один из своих изумительных концертных костюмов, садится за рояль… Ах, грешник, куда ты побежишь… Слова сами собой льются на черно-белые клавиши инструмента, выжимая из душ собравшихся остатки восторженного восклика. Да, Дьявол великолепно поёт, разве может быть иначе? Люцифер самозабвенно, вдохновенно отдается незатейливой мелодии. На крышке рояля как всегда его встречает ароматный, чуть пахнущий дымком и можжевельником, бурбон. Подняв глаза от клавиш, Люцифер встречается с восторженными взглядами внемлющей словам Нины Симоне публики. Среди них он привычно ищет лишь ясный голубой взгляд женщины, чья любовь и чистота покорили его. Ищет и не может никак найти. Что-то тревожно царапает его изнутри. Она всегда с удовольствием присутствует на его выступлениях. Но в этот раз в зале Хлои нет. Люцифер еще раз окидывает взглядом толпу и, закончив песню, поднимается в свои покои наверх, туда, где последние годы он проводит свои ночи в её объятьях.
— Ангел мой, почему ты не внизу со всеми? — мягко интересуется Люцифер, касаясь хрупкого плеча пальцами.
Хлоя вздрагивает, оборачиваясь. В ее серебристых, собранных в красивые локоны волосах, блестит подаренная им бриллиантовая шпилька. Время неумолимо. Оно уже нарисовало сеть глубоких морщин в уголках ее лучащихся глаз, посеребрило ее золотисто-пшеничные волосы и погасило озорной огонь в глазах. Время беспощадно к женщине, что он любит всем сердцем.
— Извини, дорогой мой… Я очень устала сегодня.
— Что ж, если хочешь, я побуду с тобой. Пабло прекрасно справится внизу и без меня… — Люцифер присаживается на край постели, заглядывая в любимые глаза. Хлоя благодарно сжимает его ладонь.
Он все так же молод и прекрасен, как и много лет назад, когда они впервые встретились.
Сон легко накрывает собой нежнейшую кожу век, смежая их. Люцифер поднимается с постели, ощущая, как тягостное чувство давит на плечи. Кажется, время берёт верх над ним и его жизнью. Сегодня он чувствует время как никогда остро: его Хлоя становится миг за мигом старше, а значит, неотвратимо ближе к черте, за которой предстоит выбор. Только бы она не попала в Ад… Возможно, ее ждет Лимб, так же, как и доктора Мартин. О Рае стоит мечтать, но что там делать? Там скучно и слишком, на взгляд самого Люцифера, приторно-рафинированно. Эдакий экстракт счастья для слабоумных. Аменадиель занимает Престол, но как и раньше Отец, он глух к мольбам. Да и что человеческие молитвы на земле? Их слова давно не доносит до Рая Габриэла. В этот раз Богу совсем нет никакого дела до того, что происходит внизу. Люцифер задумывается на миг: а раньше как было? Когда Отец только создал людей? Эту смешную, аляповатую фигурку из красной глины и пыли… Хотя, Лилит была ничего, особенно фигура. Правда, характер вышел под стать Богу — строптивый. С Евой было проще договориться. Смешные два существа: Адам и Ева. Сколько сил было вложено в создание первых людей, сколько времени… Да так, что Отец забросил свою семью, махнув рукой и на детей своих, и на жену, отдалившись от них и доведя до абсурда все отношения в Серебряном Городе. Слишком дороги ему стали эти никчемные игрушки. Вспоминая это, Люцифер злится, как и тогда. Ему тяжело простить Отца за предательство. И горячая ненависть к роду людскому вновь вскипает в крови Дьявола. На миг. Нет больше на свете тех людей, тех первых человеков, из-за которых произошло его собственное падение, тех, кто виновен в его собственной никчёмности. Они всегда были, и будут напоминать Люциферу о том, что Ангелы Божии не заслуживают той любви, которую Отец вложил в кусок глины и кость. В их детей. Но те времена далеко в прошлом, а сами первые люди обитают ныне на небесах. Остался только один богоподобный… Каин… И он навечно будет заперт в темницах Ада. Ненависть к избраннику Божию велика в Люцифере. Как бы Отец не сердился на творение свое, прокляв его бессмертием, Дьявол всегда видел, с какой гордостью разгорались глаза Отца при упоминании Первого убийцы. Что в нем такого, что заставляло Отца тайно гордиться своим чудовищным творением? Чем так хорош Каин, что Отец не покарал его в полной мере? Отец никогда не делает чего-то просто так, не имея замысла… И это настораживает. Люцифер мысленно возвращается к давним временам, припоминая всё. От воспоминаний внутри поселяется одновременно и грусть, и злость. Дьявол пытается уловить, почему никак не может смириться с существованием Каина: он бесконечно долго мозолит Люциферу глаза, напоминая о прошлом. Воспринимать его, как человека Дьявол решительно отказывается, ведь люди совершенно иные. Как его Хлоя, как доктор Мартин, как Беатрис… Даже как Дэн Эспиноза, ныне покойный. Как таким пытался стать Маркус Пирс.