Затаскивая перевернутую лодку на катки, думаю о предстоящем разговоре с Хромой. Хорошо бы встретиться с ним сегодня, чтобы попросить завтра же утром вытащить сети. Просить? Черта я буду просить. Скажу ему: если мужик с одной стороны хромает на ногу, а с другой на голову… Нет, этого я тоже не скажу. До этого я не снизойду. И еще надо, чтобы при нашем разговоре не было этой женщины. Женщины, которой — если бы я ее раньше не выдумал — и не было бы вовсе. Но она все-таки есть, и она там, и сознание этого уже действует на меня, как разгорающийся костер.
Я ставлю тозку к стене избушки и уношу гусей в сени, потому что свора собак, очевидно, планирует возместить охоту поеданием дичи. Останавливаюсь у порога. Останавливаюсь у порога, чтобы вытереть о штанины подошвы босых ног и стереть с лица следы недавней досады. Открываю дверь. Меня обдает жаром перетопленной печки и запахом свежего чая, только что засыпанного в чайник. Женщина стоит ко мне боком, уже знакомый поворот головы, то же коричневое ухо и седая прядь волос, точеные ноздри тонкого носа. Только новые линии тела сразу же бросаются в глаза. На ней простого покроя платье, с магазинными еще складками и не видевшим солнца цветочным рисунком. Женщина по-прежнему босиком, с голыми икрами и голыми руками, но с грудью что-то произошло. Когда до меня доходит, что так долго пялиться туда нехорошо, загорелое лицо женщины темнеет еще больше. Чудна́я ты, раньше на тебе лифчика не было и я мог девать свои глаза куда захочу. А теперь мне их в карман засунуть, что ли?
— Пришел, — говорю я, закрывая за собой дверь. Наверное, из боязни, что она еще считает меня отсутствующим. Она проходит мимо меня и распахивает дверь.
— Сильно натопила, — говорит она мимоходом. Потом молчит, как будто нужно собраться с духом, чтобы произнести следующие слова: — Одежа твоя почти высохла.
Мы стоим друг против друга, и женщина начинает обходить меня кругом, уперев палец в уголок рта. Я стою совершенно серьезный, но по следу усмешки на ее лице вижу, что она смеялась за моей спиной. Ага, за спиной-то ты смеешься!
— Мамочки, — наклоняет она голову, — и чей ты такой будешь?!
— Ничей, свой, — отвечаю я, торопливо срывая свою одежду с веревки.
— И куда ты идешь, к кому тебя тянет?
— К самому себе.
— Этому человеку, наверно, цены нет, раз тебя к нему так тянет, — говорит женщина, и ее голос дрожит от смеха.
— Нет, — говорю я, — просто один мужчина.
— Один мужчина, — говорит женщина, уже не смеясь, — который заходит к одной женщине. Один мужчина, случайно промокший, случайно заходит к одной женщине. Просто один насквозь мокрый мужчина к одной…
Я пристально смотрю на нее, пожалуй слишком, потому что она резко поворачивается и стремительно переступает смолистый порог. Должно быть, это ветер, сильный порыв ветра распахнул настежь двери и унес ее с собой.
Ее так долго нет, что я успеваю снова влезть в свою привычную оболочку — выстиранную ею одежду. Когда она наконец возвращается, я не мешаю ей еще какое-то время отсутствовать. И снова ее руки снуют, как быстрые плотвицы, когда она зажигает большую керосиновую лампу на столе, стелет скатерть и ладонью разглаживает на ней складки, достает из осинового буфета и ставит на стол стопку щербатых алюминиевых тарелок. Задумывается на мгновение, исподволь бросает на меня взгляд — я, конечно, ничего не замечаю — и убирает алюминиевые тарелки обратно в буфет. Затем достает с нижней полки бельевого шкафа три тарелки со стертым узором и столько же чашек — остатки бывшего сервиза. Мне становится не по себе — я начинаю опасаться, как бы вместе с сервизом из шкафа не появилась фата. Я давно одет, сижу спиной к печке и своими длинными, точно оглобли, ногами мешаю женщине ходить.
— Пойду посмотрю гусей, — нарушаю я тишину.
— Не ходи, — говорит женщина, — ужин готов. — Это все, что она говорит. Так что сиди у жаркой печки и соображай, что за ветер унес ее столь неожиданно, что за вихрь это был, что за порыв. Мой Подсолнух. Если бы я сказал это вслух, я бы все этим высказал. И почувствовал бы себя нищим. Поэтому я ничего не скажу. Хотя ушки твои на макушке, как у весенней лиственницы. Не поддаваясь соблазну, не теряя из виду главное. Я не скажу: мой Подсолнух.