— Во всяком случае, это от всего сердца, — засмеялся он ей в ответ.
В последней ловушке, уже почти на берегу реки, он нашел удивительно красивую черную пихтовую белку. Грудка и лапы у нее были темно-серые, как мокрая зола на лесном пожарище. Придется умертвить зверька, ведь он охотник — по профессии, не по призванию. «Я сделаю это так, будто она останется живой», — утешил он себя.
Выйдя к реке, он двинулся берегом, где не было бурелома, вверх по течению. Человек, оказавшийся тут впервые, не смог бы указать направление течения. Таким хорошо — знают лишь то, что видят.
Эта речка, которую он сейчас проходил, была когда-то границей между его участком и владениями одного хромого охотника. Тот охотник, по одностороннему молчаливому соглашению, просматривал и его путик — в снегопад и вьюгу, чтобы не оставлять следов. Поначалу он доверял этому охотнику. В детстве он верил, что есть лунатики, которые живут на луне, и до сих пор не спустил их оттуда на землю. Пока случайно не застукал хромого, когда тот, заметая метелью следы, опустошал его капканы. В тайге это считалось смертным грехом. Но он оставил калеке жизнь, потому что, кроме нее, у того ничего не было. Жена и та ушла от него, потому что, кроме жизни, у него не было ничего. Прикрываемый метелью, он следовал за хромым на протяжении всего путика, а когда тот стал вытряхивать из одного капкана соболя, послал пулю в его деревянную ступню… Ему всегда казалось, что у хромого не только ступня была деревянная. Этот человек принадлежал к тому племени, что появлялось ниоткуда и исчезало в никуда, не оставляя после себя никаких следов. Теперь тайга здесь, за рекой, вновь была ничейной, только иногда забредали сюда в поисках соболя он да один старый охотник-эвенк. Такой старый, что казалось, будто сама старость дает ему силу и умение.
В устье одного ручья он увидел странные следы, не принадлежавшие ни одной из зимующих здесь птиц. Он присел, опершись коленом на лыжу, чтобы поближе рассмотреть следы, и обнаружил, что они принадлежат одной из уток-нырков — крохалю, гоголю или гагаре. Хотелось бы ему взглянуть на эту героическую птицу, что осмелилась нарушить непреложный закон природы. И только он об этом подумал, как прямо перед ним из снега выпорхнул гоголь и, пролетев немного, снова нырнул в пушистый снег. Что заставило водоплавающую птицу остаться зимовать на суровой родине? Может, увечье или хворь какая? Вряд ли, в таком случае она давно бы околела или попала в зубы соболю… Вот оно, любопытство: узнать, что кроется за Невозможным.
Он встал, посмотрел, теперь уже без удивления, на маленький бугорок в снегу и пробормотал, трогаясь дальше:
— Мое почтение… Еще увидимся!
Он пересек заметенное устье ручья и взглянул на солнце, сопровождавшее его сбоку, будто верный рыжий пес. Было уже далеко за полдень, так что роскошный обед, ждавший его впереди, в одной из его избушек, наверняка уже остыл… «Пустяки, съедим холодным… Подогрев никогда ничего не стоил». И все же он надеялся, что успеет дотемна, раньше, чем погаснет снежный отсвет. Надежда — она как трава: желтеет, увядает и возрождается вновь.
Он шел распадком. По обе стороны поднимались крутые, поросшие лесом склоны сопок. Деревья, эти немые проводники, всегда были готовы указать ему дорогу, так же как всегда были готовы сбить с дороги новичка. Сквозняк в распадке стряхивал снег с качающихся пихт; на обнаженных ветках разноцветно, словно на спинах летних рыб, играло заходящее солнце. Снег накрыло синими сумерками, будто влажными простынями. Вслед за гаснущим днем менялось и его лицо. Утренние, легкие, подвижные тени отличаются от вечерних усталых теней, а человеческая улыбка к вечеру стирается настолько, что становится едва уловимой.
Он не слышал собак, они, видно, уже добрались до избушки. Поправляя потяжелевший вдруг бурак, он почувствовал, как сам до тошноты полегчал, и направил все свои помыслы на избушку. Правда, тут в одной из лощин еще оставалось несколько ловушек. Но ничего, завтра, прежде чем отправиться дальше, он сделает крюк и проверит их.
Он поднялся по рыхлому снежному склону на перевал, где царили высокие, солидные ели, по сравнению с которыми остальные деревья казались немного легкомысленными. Под их широкими лапами, как под крылом птицы, пряталась крошечная избушка, самая маленькая из трех. Он видел, вьюжные вихри прошли мимо; между густыми елями сугробам негде было расти. Избушка была из неошкуренных сосновых бревен с покатой крышей, стены сеней из еловых горбылей. Единственное окно на юг давало хороший обзор вширь и ввысь — каждый рубит окно на свой глаз. Вообще чувствовалась в этой избушке, как и во всех остальных его строеньях, некоторая незаконченность, но именно это и делало избушку пригодной для жилья.