Поэтому он вышел наружу с камнем в левой руке и внимательно рассматривал проходивших мимо людей. Но никто не подал никакого знака.
Он выбросил камень и отпустил Мастерса. Потом сел и стал ждать. Он уже перестал надеяться, когда в окно влетел еще один камень со следующей запиской:
«Проверяйте жестянку в канаве около шестнадцатой хижины. Дважды в день, утром и после переклички. Она будет служить нам для связи. Сегодня ночью он будет торговать с Турасаном».
Глава 6
Этой ночью Ларкин лежал на своем тюфяке под противомоскитной сеткой, мрачно размышляя о капрале Таунсенде и рядовом Гёбле. Он видел их после переклички.
— Какого черта вы устроили драку? — спрашивал он неоднократно, и всякий раз они оба угрюмо отвечали:
— Орел — решка. — Но Ларкин инстинктивно чувствовал, что они лгут.
— Я хочу знать правду, — сказал он сердито. — Давайте, вы же приятели. Итак, почему вы подрались?
Но оба упрямо не отрывали глаз от земли. Ларкин спрашивал их по очереди, но всякий раз каждый из них хмурился и отвечал:
— Орел — решка.
— Ладно, ублюдки, — наконец сказал он сердито. — Я даю вам последний шанс. Если вы не расскажете мне, я исключу вас из своего полка. Насколько я понимаю, тогда вы не сможете выжить.
— Но, полковник, — ахнул Гёбл. — Вы не сделаете этого!
— Я даю вам тридцать секунд, — зловеще сказал Ларкин. И люди поняли, что он имеет в виду. Они знали, что слово Ларкина было законом в его полку, потому что Ларкин был для них как отец. Быть исключенным означало одно — они перестанут существовать для своих товарищей, а без товарищей они умрут.
Ларкин подождал минуту. Потом сказал:
— Хорошо. Завтра…
— Я расскажу вам, полковник, — выпалил Гёбл. — Этот чертов педик обвинил меня в том, что я украл еду у своих товарищей. Он сказал, что я украл…
— А ты и украл, поганый ублюдок!
Только отданная злобным голосом полковника команда «Смирно» удержала их от новой драки.
Капрал Таунсенд первым рассказал свою версию происшедшего.
— В этом месяце я отбываю наряд на кухне. Сегодня нам надо было приготовить еду для ста восьмидесяти восьми человек…
— Кто отсутствует? — спросил Ларкин.
— Билли Донахью, сэр. Он ушел в госпиталь сегодня днем.
— Ладно.
— Хорошо, сэр. Сто восемьдесят восемь человек по сто двадцать пять грамм риса в день дает двадцать три с половиной килограмма. Я всегда сам хожу на склад с приятелем и слежу за тем, как развешивают рис, а затем приношу его, чтобы быть уверенным в том, что мы получили по справедливости. Ну, сегодня я следил за взвешиванием, когда меня скрутила боль в животе. Поэтому я попросил вот этого Гёбла отнести рис на кухню. Он мой лучший приятель, поэтому я решил, что могу доверять ему…
— Я не брал ни одного проклятого зернышка, ты, ублюдок. Перед Богом клянусь, что…
— У нас не хватило риса, когда я вернулся! — закричал Таунсенд. — Не хватило почти полфунта, а это — целых две порции.
— Я знаю, но я не…
— Гири были точными. Я проверил их перед твоим проклятым носом!
Ларкин прошел вместе с ними, проверил гири и убедился, что они точные. Не вызывало сомнений, что вниз по склону холма было отправлено нужное количество риса, потому что каждое утро нормы публично взвешивались подполковником Джоунсом. Ответ был только один.
Гёбл, спотыкаясь, исчез в темноте, всхлипывая, а Ларкин обратился к Таунсенду.
— Держи рот на замке.
— Даю слово, полковник, — сказал Таунсенд. — Если австралийцы узнают об этом, они разорвут его на части. И справедливо! Я не рассказал об этом только по одной причине — он был моим лучшим другом. — Глаза его неожиданно наполнились слезами. — Проклятье, полковник, мы вместе поступили на военную службу. Мы прошли через Дюнкерк, и вонючий Ближний Восток, и через всю Малайю. Я знал его большую часть моей жизни и готов был поставить свою жизнь об заклад…
Сейчас, думая об этом снова и снова, в полусонном состоянии, полковник Ларкин содрогнулся. «Как человек мог совершить такое? — беспомощно спрашивал он сам себя. — Как?» Гёбл — один из его подчиненных, которого он знал много лет и который даже работал в его офисе в Сиднее!