Кингсли снова закрыл глаза, набрал в рот воды и выплюнул. Он не мог вспомнить, когда был таким уставшим, и все же не хотел спать.
- Есть кое-что, о чем я тебе никогда не рассказывал, - сказал Сорен. - Я хотел рассказать, но не смог подобрать нужных слов или причины рассказать.
Кингсли открыл глаза.
- Что? - поинтересовался он.
- За семестр до твоего приезда в Святого Игнатия, к нам приехал священник преподавать историю церкви. Я был в его классе. Это был молодой священник тридцати пяти лет. Очаровательный, ирландец, привлекательный. В свободное время он учил меня гэльскому.
Сорен замолчал. Кингсли позволил воцариться тишине.
- За три недели до Рождества мы оказались одни в его кабинете, работали над переводом Фионниады. На середине предложения Отец Шон просто перестал говорить. Он закрыл дверь в свой кабинет и запер ее. Опустился передо мной на колени и умолял самым отчаянным и тихим шепотом взять его. Он сказал: - Что угодно... Ты можешь делать со мной, что у годно, Маркус. Все, что пожелаешь. Все. - И попытался прикоснуться ко мне.
У Кингсли не было слов. Во рту пересохло, он не мог сглотнуть.
- Тогда мне было почти семнадцать. Становилось все сложнее контролировать себя. Каждый день я пробегал мили, изнуряя себя работой, тайно резал себя, пытаясь контролировать жар в крови. И тогда я мог получить все и сразу с Отцом Шоном. Я видел в его глазах, что он позволил бы мне уничтожить его прямо там, на полу офиса.
- Что ты сделал?
- Сказал, чтобы он перестал ко мне прикасаться, иначе я убью его. И мне стыдно признаваться, что именно это я и имел ввиду. Если бы он снова прикоснулся ко мне, я бы убил его. Я сказал ему встать. Сказал найти предлог, любой предлог, чтобы уехать из Святого Игнатия, потому что, если он вернется в следующем семестре, я бы рассказал Отцу Генри, что тот пытался предложить студенту секс.
- Ты хотел его?
- Я хотел сделать ему больно.
- Почему ты этого не сделал?
- Я не любил его, - ответил Сорен.
- Но ты причинял боль мне. В следующем семестре ты...
- Я любил тебя.
- Ну... - произнес Кингсли. - Теперь ты говоришь мне это.
Кингсли посмотрел в глаза Сорену. Он произнес это слово в прошедшем времени. Любил, а не люблю. Но и этого было достаточно. Сегодня этого было достаточно.
- Вот мое признание, - сказал Кингсли. - Я трахаюсь ради денег.
Сорен посмотрел на него в шоке и смятении.
- Почему? - прошептал он. - У тебя есть все деньги мира.
- Дело не в деньгах. Это бумажный след. Так проще шантажировать людей, если я оставляю бумажный след. Вот куда я ходил, когда оставил тебя наедине с Блейз. К жене окружного прокурора. Я заплатил окружному прокурору, чтобы вытащить твою королеву-девственницу из тюрьмы.
Сначала Сорен молчал. Тишина была чистейшим адом.
- Сколько ты берешь? - наконец спросил Сорен.
- А что? Хочешь купить час со мной? Я дам тебе скидку как родственнику.
- Хочу знать, какую цену ты назначил за то, что я считал бесценным.
- Секс не бесценен.
- Таким он был с тобой.
Внутренности Кингсли теперь сжимались от печали и вины. Сорен положил руку на голову Кингсли.
- Я прощаю тебя, - прошептал он.
- Я убивал людей.
- Я освобождаю тебя.
- Я перетрахал половину Манхэттена и три четверти Европы.
- Я освобождаю тебя.
- Освобождаешь меня? Я не католик.
- Это я тоже прощаю.
Кингсли снова рассмеялся, на этот раз по-настоящему. Сорен рассмеялся вместе с ним. Затем смех утих, в комнате снова воцарилась тишина, тишина кроме слабого плеска воды о борт бассейна от движений Кингсли. Сорен подошел еще ближе. Кингсли уперся лбом в грудь Сорена, он слишком устал, чтобы держать ее прямо.
- Ты должен перестать наказывать себя, - сказал Сорен, обхватив затылок Кингсли. - Суд только Божий удел. Ты совершаешь медленное самоубийство тем, как живешь. Это грех, от которого я не могу тебя освободить.
- Я так устал, - признался Кингсли, стыдясь поделиться даже этой малейшой слабостью. - Из-за кошмаров я боюсь спать. Неважно, как сильно я устал, мне не хочется спать. Но если со мной в постели есть кто-то, я сплю лучше. Они ждут, что я сначала их трахну. Нельзя же их разочаровать?
- Ты хотя бы осторожен?
- Не часто.
- Кингсли, ты должен.
- Священник читает мне лекцию о презервативах.
- У тебя будет гораздо больше, чем это, если ты не будешь осторожен. И тебе нужно перестать принимать наркотики. И ты не можешь пить столько.
- Я кутила.
- Ты самый несчастный кутила, которого я когда-либо встречал. Выпивка для празднования, а не для самоубийства.
- Мне нечего праздновать.
- Мне есть. Отпразднуй со мной.
- Что ты празднуешь?
- Много лет я понятия не имел, где ты, чем занимаешься, как живешь. А потом в тебя стреляли, и ты оказался в госпитале, и умирал. Вот почему они связались со мной. Вот как я нашел тебя. Теперь ты здесь, прямо передо мной. Бог вернул меня к тебе, вернул тебя ко мне. Я не перестаю праздновать с той ночи, когда впервые вошел в этот дом и снова увидел тебя.
- Ты был зол на меня.
- У меня сердце разрывается, когда я вижу тебя таким.
- В это я не поверю. Не верю, что у тебя есть сердце.
Сорен прикоснулся к щеке Кингсли и провел большим пальцем по скуле. Нежное прикосновение, любящее прикосновение. Кинг бы предпочел пощечину. Она бы причинила меньше боли.
- Ты помнишь все те заметки, которые делал в моей Библии? - спросил Сорен.
- Я писал их на французском, чтобы никто не смог прочесть.
- Они все еще у меня. Они все еще внутри моей Библии. Думаю, Кингсли, которого я помню, все еще здесь.
- Ты сохранил мои записи? - повторил Кингсли. Это последнее, что он ожидал услышать. Записки, остатки его пули... Что еще осталось от Кингсли у Сорена? Кроме его сердца?
- Все до единой.
- Почему? Ты больше не влюблен в меня.
- Я дорожу памятью о том, что у нас было. И молюсь, чтобы сейчас у нас было нечто лучше, глубже.
- Что?
- Дружба. Настоящая дружба.
- Ты больше никогда не трахнешь меня, верно?
- А если бы я это сделал, ты был бы мне верен?
- Это серьезный вопрос? - спросил Кингсли.
- Допустим, да. Допустим, я нарушу свои обеты с тобой. Допустим, я даже подумаю о том, чтобы оставить ради тебя сан. Мог бы ты быть верен мне?
- Только ты и я?
- Ты. Я. Элеонор. Втроем, как мы с тобой мечтали.
- Ты шутишь.
- Притворись, что да, - ответил Сорен, не отрывая от него взгляда. На долю секунды Кингсли поверил ему. - Это будет единственный раз, когда я сделаю тебе такое предложение. Ты. Я. Элеонор. Втроем. Навсегда.
- Навсегда?
- Элеонор согласна на вечность. А ты?
Кингсли закрыл глаза. Он мог получить Сорена и девушку, о которой они мечтали. И что? Больше никого? Никогда? Вечность – это так долго. И он был свободен от Сорена одиннадцать лет. Только Сорен? Только эта девушка, которую он никогда не встречал?
- Беру свои слова обратно, - ответил Кингсли. - Ты все еще волк.
Сорен схватил полотенце из стопки у лестницы. Он взял уголок и вытер им лицо Кингсли. Если Кинг мог бы заснуть прямой здесь, прямой сейчас, пока Сорен заботился о нем, то уснул бы и никогда не просыпался. Если он умрет сейчас, пожалуй, он умрет почти счастливым.
- Ты помнишь... - начал Сорен и выжал воду из волос Кингсли. - Было ли когда-нибудь время, когда ты чувствовал, что делаешь то, для чего Бог послал тебя на эту землю?
- Однажды.
- Когда?
- Когда мы были любовниками.
- Кингсли, серьезно.
- Я серьезно. Ты был таким одиноким, - сказал Кингсли. - Я никогда не встречал кого-то более одинокого, чем ты тогда. Все боялись тебя. Никто не говорил с тобой. Они обращались с тобой как с прокажённым. А ты этого хотел.
- Ты не хотел.
- Я был напуган. Но я любил тебя больше, чем боялся. Я должен был узнать тебя. И в ту ночь в коридоре, когда ты сказал, что не знаешь, почему Бог создал тебя таким, ты гадал, по какой причине...