– Хорошая вечеринка, – проговорил я, а затем улыбнулся так, чтобы мои слова уже не звучали столь жестоко.
Она прижала твердые губы к моей щеке.
– Ты пьян, – сказала она. – Не целуй меня.
Это была последняя капля. Глена Верстер не выбирала момент, когда буквально влетела через переднюю дверь. Она высветила улыбку, от которой создавалось впечатление, будто ее зубы покрыты маслом, ее черное платье было очень коротким и узким. Появление Глены в моем доме вызвало у меня тошноту. Я думал о Джин и ее легкой походке, когда она поднималась по ступенькам особняка Глены Верстер.
– Что она здесь делает? – спросил я.
Барбара следила поверх своего бокала за тем, как Глена устроилась в центре небольшой группы в углу, и я заметил волнение в глазах моей жены. Когда она обратилась ко мне, в ее шепоте была свирепость.
– Будь умницей, Ворк. В нашем городе это очень важно.
По словом «важно» жена подразумевала то, что Глена Верстер входила в правление местного клуба, была неприлично богата и могла легко разрушить репутацию человека ради своего удовольствия.
– Я не хочу ее здесь видеть, – произнес я, указывая широким жестом в сторону компании женщин, собравшихся под портретом отца Барбары. – Я не хочу видеть ни одну из них здесь. – Я наклонился ближе, и она отступила так быстро, что это уже походило на инстинкт. Все равно я продолжал: – Мы должны поговорить, Барбара.
– У тебя рубашка пропиталась потом, – заметила она, щелкнув пальцами по пуговицам ниже моего воротника. – Почему бы тебе не переодеться? – Она собралась уходить, но потом вдруг остановилась, наклонилась ко мне, и я подался вперед. – И побриться, не так ли? – Затем она вернулась в круг своих молчаливых друзей.
Итак, я остался один, потерянный в собственном доме, и, пока люди произносили добрые слова, я кивал в знак согласия со всем, что они говорили, продолжая ощущать какое-то жуткую тишину. Звуки теплых слов разбивались, не долетая до меня, как звуки прибоя для полуглухого человека. Некоторые из них были искренними, но ни один не понял главного о моем отце – что именно сделало его столь необъяснимым, экстраординарным и таким злым.
Странствуя среди невнятных слов, я отправился в кухню, где надеялся найти холодное пиво, но увидел лишь заставленную посудой барную стойку. Я заказал «бурбон на скалах» и неожиданно почувствовал руку на плече и услышал напоминающий треснутый лед голос человека, заказывающего бармену такой же бурбон. Это был доктор Стоукс, мой сосед, чьи своеобразные кожаные ботинки и белоснежная борода делали его похожим на Марка Твена.
– Спасибо, – бросил он бармену. Затем твердой рукой врача увел меня подальше, сказав: – Давай прогуляемся. – Пройдя через кухню, мы направились в гараж, на полу которого пробивающийся солнечный свет рисовал пыльные прямоугольники. Он завел меня в пустое помещение, а затем уселся на ступеньки, ворча и цветисто выражаясь. Стоукс потягивал свой коктейль, причмокивая. – Сейчас это лучший друг.
– Да, – отозвался я. – Может быть.
Я следил, как он ставил свой бокал и закуривал сигару.
– Я наблюдал за тобой, – наконец проговорил он. – Неважно выглядишь.
– Плохой был день.
– Я не говорю о сегодняшнем дне. Я переживал за тебя в течение нескольких лет. Не мое дело говорить об этом.
– Что отличает сегодняшний день от других? – спросил я.
Он смотрел на меня и пускал синий дым.