«Что это, к дьяволу, за Матиуш, о котором все говорят?» — Матиуш подумал «к дьяволу», так как давно уже забыл этикет и научился солдатским выражениям.
«Как хорошо, что я удрал на фронт», — подумал король Матиуш.
Матиуша не хотели выписывать из госпиталя, очень просили, чтобы он остался, говорили, что пригодится: будет подавать раненым чай, помогать на кухне.
Матиуш возмутился.
Нет, ни за какие сокровища! Пусть тот расфуфыренный Матиуш в столице раздает подарки в госпиталях и ходит на похороны офицеров, он — настоящий король — снова пойдет в окопы. И вернулся.
11
Где Фелек? — Нет Фелека. Фелеку надоела служба в окопах. Живой был мальчик, ни минуты не мог усидеть на месте. А тут сиди в окопе по целым неделям и головы не высунь, а то сейчас же начнут стрелять, и поручик ругается.
— Нагнешь ты свою глупую голову или нет? — кричит поручик. — Подстрелят дуралея, а потом вози его по госпиталям, делай перевязки. И без тебя хватает хлопот.
Два раза покричал, а на третий посадил его в карцер на три дня на хлеб и на воду. А было это так.
В неприятельских окопах сменился отряд. Старый отряд пошел на отдых, а новый ночью занял его место. Окопы их были теперь так близко друг от друга, что одним было слышно, что кричат другие. И начали они оскорблять друг друга.
— Ваш король сопляк! — кричат из неприятельского окопа.
— А ваш — старый сморчок!
— Сами вы сморчки. Сапоги у вас дырявые!
— А вы — голодные глотки, бурду пьете вместо кофе.
— А ты приди, попробуй!
— Как возьмем вашего в плен, так зубами застучит, как волк!
— А вы голодранцы!
— А вы славно от нас удирали!
— А мы вам напоследок всыпали!
— Стрелять не умеете. Вам только ворон бить!
— А вы умеете?
— Конечно, умеем.
Рассердился Фелек, выскочил из окопа, повернулся спиной к ним, нагнулся, подобрал шинель и крикнул:
— А ну, стреляйте!
Грянуло четыре выстрела, но пули пролетели мимо.
— Эх, вы, стрелки!
Солдаты смеялись, но поручик очень рассердился и посадил Фелека в карцер.
Это была глубокая яма, обложенная досками.
Нужно вам сказать, что солдаты натащили из разбитых хат досок и сделали себе в окопах стены, пол и даже навесы, чтобы их не мочил дождь и не было грязи.
Только два дня просидел Фелек в деревянной клетке под землей, поручик простил его. Но и этого было слишком много.
— Не хочу служить в пехоте.
— А куда пойдешь?
— В авиацию.
Как раз в государстве Матиуша не хватало бензина. А без бензина трудно самолетом возить большие тяжести. Так что пришел приказ брать на самолеты только легких солдат.
— Иди ты, сарделька, — смеялись солдаты над одним толстяком.
Посоветовались, решили — пойдет Фелек. Кто же может быть легче, чем двенадцатилетний мальчик? Пилот будет управлять самолетом, а Фелек будет сбрасывать бомбы.
Матиуш огорчился, что Фелека нет, но отчасти был рад этому.
Фелек один знал, что Томек — король. Правда, Матиуш сам просил, чтобы он называл его Томском. Но, как-никак, было не совсем хорошо, что Фелек считал его ровней. И если бы еще ровней, так нет! Матиуш был младше, и Фелек относился к нему покровительственно. Фелек пил водку и курил, а когда кто-нибудь хотел угостить Матиуша, сейчас же говорил:
— Ему не давайте, он маленький.
Матиуш не любил ни пить, ни курить, но он сам хотел отказаться и поблагодарить и не хотел, чтобы Фелек отвечал за него.
Когда по ночам солдаты уходили в разведку, Фелек всегда устраивал так, что брали его.
— Не берите Томека, — какой вам от него толк? Разведка была опасна и трудна. Надо было тихо ползти на животе до проволочных заграждений неприятеля, перерезать их ножницами или искать укрытых вражеских часовых. Иногда нужно было лежать тихо целый час, потому что, как только в неприятельском лагере слышали шорох, сейчас же пускали ракеты и стреляли в смельчаков. Солдаты жалели Матиуша, он был моложе и нежнее, и чаще брали Фелека. А Матиушу было это неприятно.
Теперь он остался один и оказывал отряду большие услуги: носил часовым патроны, пролезал под проволокой в неприятельские окопы, а дважды даже пробрался, переодетый, на их сторону.
Переоделся Матиуш пастушком, пробрался через проволоку, ушел мили за две, сел перед разбитой хижиной и притворился, что плачет.
— Чего плачешь? — заметил его какой-то солдат.
— Как же мне не плакать, хату нашу спалили, мамка куда-то ушла, а куда — не знаю.