У Эвы был мужчина, постоянный. Но отношения у них несерьезные. Он приходил в гости раз или два в месяц, а иногда она исчезала на уик-энды. Кармин никогда не видел его, даже не слышал голоса и не знал имени. Эва называла его «мой», в смысле ее мужчина. Иногда Кармин слышал, как они занимались сексом. Всегда шумно и восторженно. Крики матери сливались с бычьим хрипом любовника под аккомпанемент поскрипывающих кроватных пружин.
— Раздевайся и полезай в ванну! У меня мало времени! — отрывисто бросила она. Они говорили друг с другом по-английски с самого приезда в Майами двадцать лет назад. Кармин научился английскому от черных ребят в своем районе, а испанский усвоил от кубинских детей, с которыми водил компанию. Его часто принимали за кубинца, и он не возражал, потому что в Майами признаться, что ты гаитянин, равносильно татуировке на лбу «шваль».
Кармин снял халат, повесил на крючок рядом с полотенцем. В ванной комнате было тепло, но на коже появились пупырышки. Он знал, что мать чем-то недовольна. Иногда она объявляла об этом сразу, но чаще любила подождать, придержать в себе, дать провариться и напитаться соком. И вскоре, накопив злобу, давала себе волю.
— Подойди! — остановила она Кармина, когда он собирался ступить в воду. — Повернись. — Сын безропотно повиновался. Он не стеснялся стоять перед ней голым. Мать видела его таким каждый день со дня убийства отца. — Что это? — Она показала на синяк в середине живота, по форме напоминающий цветную капусту.
— Меня ударили.
— Кто?
— Коп.
— Почему?
— Не знаю. — Он не рассказывал ей об официантке. Она предназначалась для другой Колоды, о которой мать не знала.
— Ты его спровоцировал?
— Конечно, нет.
— Где это случилось?
— Ну там, где я работал.
— Он видел, что ты работаешь?
— Вроде бы нет.
— Кто он? Как его фамилия?
— Он не сказал.
Мать свирепо посмотрела на Кармина:
— Коп был в форме?
— Нет. В штатском.
Эва подошла к нему вплотную и коснулась синяка. Он задержал дыхание, стало больно. Сэм приложил сюда пакет со льдом, но это не помогло.
— Он забрал семена?
— Нет. Я положил их в кухне. — К счастью, Сэм заказал много калабарских бобов.[14] Если бы Кармин их не принес, то последовал бы дикий припадок невиданной силы, потому что завтра нельзя было бы провести обряд.
Эва уперла нос в синяк и глубоко задышала, втягивая воздух через ноздри. Затем закрыла глаза, задержала дыхание, откинула голову и несколько раз слабо качнула ею из стороны в сторону, причмокивая, словно пробовала что-то на вкус. Наконец открыла глаза и выдохнула. Ее и без того злое лицо стало совсем мрачным.
— Этот коп пьет, — произнесла она. — И он принесет нам неприятности. Большие.
— Как?
— Пока не знаю. — Эва опять зло глянула на него. — Теперь залезай в ванну.
Когда Кармина привезли после убийства отца, мать вымыла его и с тех пор делала это каждый вечер ровно в шесть часов. Это было какое-то извращение — мыть взрослого мужчину, но кто он такой, чтобы ее останавливать? И пожаловаться некому. Кармин пробовал протестовать лет в девятнадцать, но мать заявила, что имеет право мыть сына в любом возрасте. Ему оставалось лишь повиноваться.
Было горячо, как всегда, но Кармин уже привык. Как и к жесткой щетке, которой мать его мыла. Щетку Эва купила много лет назад, и за два десятилетия ее щетинки обросли кальцием настолько, что превратились в сталагмиты, которые прочерчивали на коже Кармина тонкие болезненные линии. Его спина и грудь были покрыты бледными переплетающимися шрамами. Когда на них падал свет, то казалось, будто торс Кармина закутан в легкую влажную паутину.
Эва намылила щетку деттоловым мылом и начала тереть шею и плечи, затем руки и верх спины. Потом Кармин встал, и она протянула ему мыло, чтобы он мог сам вымыть зад и гениталии — единственная уступка, сделанная десять лет назад. Все это происходило в тишине. Если не считать звуков, какие издавала щетка, когда терлась о кожу. Эти звуки были похожи на тонкое дребезжание ножовки, когда пилят доску. И позвякивали медальоны, а им в такт покачивались под блузкой тяжелые отвисшие груди матери. Щетина сдирала только недавно образовавшиеся струпья и расцарапывала старые ранки. Кармин, стиснув зубы, смотрел на аквариум. Пытался отвлечь сознание от вспышек боли. Сконцентрировался на группе золотых рыбок, плавающих посередине. Эти грациозные водные создания с великолепными спинными плавниками, пушистыми хвостами, красными, как сигнал светофора, головами и отливающими металлом оранжево-синими телами двигались одна за другой на равном расстоянии. Наблюдать за ними было одно удовольствие. Когда Кармин встал, оказалось заметным волнение в конце процессии: последняя золотая рыбка столкнулась с той, что впереди. И передняя опустилась на дюйм, позволяя последней занять ее место в цепи. Она неподвижно зависла на пару секунд, прежде чем присоединиться к процессии. Больше рыбка на свое место не претендовала. При этом постоянно отставала от группы, нагоняла энергичными рывками, а вскоре уплыла прочь. Кармину показалось, что у рыбки на боку, вблизи спинного плавника, появилось пятно с ненормальной окраской, небольшая серая отметина, но рыбка исчезла, и он не смог рассмотреть ее.