Через каждый наш съёмный дом проходил целый строй так называемых ведьм, шаманов и жрецов вуду, и все они появлялись в нашей жизни, чтобы продать маме очередной секретный способ защититься от него.
У нас и так никогда не было денег, но мы спускали всё, что могли, вот на это.
– Я принесу тебе что-нибудь поесть, – решает мама. – Что ты хочешь?
– Да всё в порядке. Я могу…
– Нет! Я принесу. А ты останешься в комнате. Оставайся в комнате, Уинни!
Она убегает обратно в коридор, в своём лёгком развевающемся белом платье напоминая привидение. Через несколько секунд с кухни слышится грохот кастрюль и сковородок, хотя я абсолютно уверена, что у нас нет никакой еды, которую можно было бы положить в кастрюлю.
Это девятнадцатый дом, в котором мы поселились.
Я знаю количество мест проживания, которые мы сменили, но не могу вспомнить большинство из них. Когда множество разных стен сливается в одно невнятное пятно, трудно почувствовать себя как дома.
Мама объясняла, что думала сбить его – Питера Пэна – со следа нашими постоянными переездами. Мы путешествуем налегке. У меня есть две сумки с вещами и один сундук, доставшийся от прапрабабушки Венди. Внутри он меньше, чем снаружи, а по весу вдвое тяжелее, чем кажется.
Избавиться от него я не могу.
Сундук как будто единственное наше настоящее имущество, только он имеет хоть какую-то ценность.
Наше нынешнее жильё – ветхий викторианский дом с осыпающейся штукатуркой, истёртым поцарапанным паркетом и множеством пустых комнат. У нас даже дивана нет. Мебель слишком тяжело перевозить.
Я падаю на надувной матрас в углу своей «особой комнаты», устремив взгляд в потолок. По нему вьются нарисованные кровью надписи – ведьма из Эдинбурга сказала, что подойдёт только кровь.
И непременно моя.
Может быть, мы все по-своему сумасшедшие.
Мама приносит мне бутерброд с арахисовым маслом и мармеладом, а также стакан воды из-под крана.
Она смотрит, как я ем, вздрагивая каждый раз, когда дом скрипит. Я снимаю с хлеба корку и поедаю её, как длинную нитку спагетти. Прошу маму:
– Расскажи мне о нём.
Она дёргается.
– Я не могу.
– Почему?
Мама постукивает указательным пальцем по виску.
Насколько я поняла, она думает, что какая-то магия мешает ей говорить о нём подробно, так что мне удаётся разузнать только обрывочные сведения. Мама утверждает, что в новолуние действие заклятия становится слабее, но сейчас близится полнолуние.
Во время прилива при полной луне все чудовища выходят на свет. Волки, феи и Потерянные Мальчишки. Так она говорит.
– Что ты можешь мне рассказать? – спрашиваю я.
Она несколько секунд обдумывает вопрос, сжавшись в углу комнаты на койке, подтянув колени к груди. Я предполагаю, что когда-то мать была красивой, но сама видела её только после того, как она сошла с ума. У неё, как и у меня, тёмные жёсткие волосы, уже редеющие от того количества лекарств, которое она принимает. На впалых щеках горит нездоровый румянец.
Ногти у неё расслаиваются, под глазами круги. Она больше не работает. Её пособия по инвалидности с трудом хватает на оплату счетов. И мне кажется, чем больше времени мама проводит в изоляции, тем ей хуже.
– Я помню песок, – наконец улыбается она.
– Песок?
– Это остров.
– Что – это?
– Место, куда он тебя заберёт.
– И ты тоже там была?
Она кивает.
– Неверленд по-своему прекрасен. – Мама обхватывает руками колени и сжимается в комок. – Там кругом магия, её столько, что это можно почувствовать кожей, ощутить вкус на кончике языка. Вкус жимолости и морочных ягод. – Она поднимает голову, смотрит на меня широко раскрытыми глазами. – Мне так не хватает морочных ягод. А ему – магии.
– Кому? Питеру Пэну?
Мама снова кивает.
– Он теряет контроль над сердцем острова и думает, что мы сможем это исправить.
– Почему? – Я отрываю уголок бутерброда и разминаю хлеб между пальцами, расплющивая его в блин. Мармелад брызгает с края. Я пытаюсь растянуть еду, насколько могу, чтобы обмануть желудок, будто накормила его обедом из пяти блюд.
Мама прижимается щекой к коленям и бормочет:
– Они нарушили обещание. Дали мне обещание и нарушили его.
– Какое обещание?
– Я не знаю, как его остановить, – шепчет мама, не обращая на меня внимания. – Не знаю, достаточно ли всего, что я сделала.
– Всё будет хорошо, – уверяю я. – Я нисколько не волнуюсь.
Ведь ничего этого не существует.
Ничего, кроме безумия.
Вот оно меня как раз волнует.
Неужели это работает как выключатель? В одну минуту я нахожусь в здравом уме, а в следующую – нет?