— Неужели нет такого оскорбления, даже смертельного, которое заставит вас принять вызов?
— Одно есть. Для этого достаточно намекнуть, что я хоть в чём-то похож на вас.
Мирекур на мгновение замолчал, а свидетели этой сцены рассмеялись; потом он, гнусно ухмыляясь, сказал:
— Отлично! Если это вынудит вас драться, то я говорю: вы во всём похожи на меня.
— Вот этого я уже не могу стерпеть, — ответил Дюма. — Ждите моих секундантов.
— Они найдут меня вместе с моими секундантами в редакции «Силуэта», это напротив театра «Одеон».
Глава XXXIV
НА ЭТОТ РАЗ Я ЖАЖДУ ТРУПА
— Папа, позволь мне быть твоим секундантом! — попросил Александр.
— Всегда накануне моих дуэлей я тщательно искал любую возможность избежать пролития крови, как своей, так и моих противников, — ответил Дюма. — Я сын «человеколюбца» и убийства не люблю. Но на этот раз я жажду трупа!
— Умоляю, папа, — воскликнул Александр, — разреши мне быть твоим секундантом!
Дюма рассмеялся.
— Смотрите, как он волнуется, мой малыш! Поцелуй меня! Конечно, моим секундантом будешь ты!
— Но кто будет вторым? — спросил Александр.
— У нас ещё есть время, мой мальчик, — сказал Дюма.
— Папа, ты уже давно не упражнялся, — заметил Александр, — и я хотел бы показать тебе последние приёмы, которым научился у Фабьена. Знаешь, я хожу к нему три раза в неделю, и Мирекур тоже занимается в его фехтовальной школе.
— Что Фабьен! — воскликнул Дюма. — Ты считаешь, он равен старику Гризье, учившему меня фехтовать? В те времена знали толк в искусстве шпаги! А сегодня оно утрачено, так же как искусство делать витражи!
— Но, папа, твоя жизнь зависит от простейших приёмов защиты. Пожалуйста, позволь мне показать тебе приёмы Фабьена, поскольку Мирекур будет придерживаться его методы.
Но Дюма высмеял показанные Александром защитные приёмы, назвав их салонным фехтованием.
— Послушай, удары надо парировать танцуючи, быть лёгким и гибким! Смотри!
Смотря на грузного отца, который топтался неуклюже, словно медведь в цирке, Александр думал: «Он даст себя убить, и я бессилен помешать этому!»
— Папа, позволь мне, как твоему секунданту, назначить поединок через месяц, чтобы у тебя было время поупражняться, — умолял Александр, с трудом сдерживая слёзы. — Поскольку оскорблён ты и выбор оружия за тобой, разреши мне выбрать пистолеты.
— Твоё участие, сын, трогает меня до глубины души, но ты, наверное, сошёл с ума, если рекомендуешь мне пистолет. Неужели тебе непонятно, что я, будучи в три раза толще этого Жако, стану для него и более удобной мишенью?
— Понимаю. Но я знаю Мирекура. Он силён в шпаге, но не умеет стрелять.
— Послушай, ты несерьёзен. Разве ты не знаешь, что даже плохой стрелок случайно может убить, тогда как случай бессилен помочь плохому фехтовальщику?
— Умоляю, папа, поверь мне... — просил Александр и, повернувшись к Лёвену, присутствовавшему при разговоре, заметил: — По-моему, отец столь же не готов к поединку, как и Дюжарье!
— Не будем столь мрачны, — с улыбкой сказал Дюма. — В конце концов, я не раз дрался на дуэли. Первый поединок был у меня с каким-то типом, который высмеивал мой испанский плащ: я ранил его в плечо. Потом в Германии — там я путешествовал вместе с Жераром де Нервелем — у меня была дуэль в Эмсе. Обошлось без ранений. В другой раз мне пришлось драться из-за связи с мадемуазель Бурбье. Дрался я и с Морисом Алуа из «Фигаро», получив пулю в икру. После этого я сошёлся в поединке с Адольфом Дюма, автором «Школы семейств»; я требовал от него, чтобы он перестал подписывать свои книги фамилией Дюма, но он отказался; мы обменялись четырьмя выстрелами, но промахнулись; однако мои выстрелы опалили ему уши, и он сдался... Дрался я на дуэли и в Вандее, исполняя миссию, которую доверил мне генерал Лафайет во время революции тысяча восемьсот тридцатого года. В Марселе я сражался с человеком, ранившим меня в руку: видите, шрам до сих пор заметен...
Дюма продолжал рассказывать о своих дуэлях, считая их на пальцах, потом, мертвенно побледнев, воскликнул:
— Боже, Господи, спасите меня! — и, тяжело вздохнув, рухнул в кресло.
— Что с тобой, папа? — вскричал перепуганный Александр.
— Быстро дайте ему стакан воды! — распорядился Лёвен.
Дюма оттолкнул сына и, прерывисто дыша, сказал:
— Я чувствую себя хорошо. Но предупреждаю вас, что это будет моя последняя дуэль... тринадцатая. Разве можно сомневаться в том, что я погибну?