У Александра промелькнула мысль, не слишком ли далеко он зашёл в своей игре.
Что, если состоится настоящая дуэль? Что тогда будет?
— Я обещал моему сыну труп, — торжественно объявил Дюма. — Это будет либо ваш труп, либо мой.
Оба трупа неопровержимо докажут, что мои дуэли не выдуманы. Посему готовьтесь к поединку со смертельным исходом. Оскорблён я, и выбор оружия за мной.
— Но где мы будем драться? — спросил Александр.
— Прямо здесь. Не возражаете?
— Нисколько, хотя тут темно, — ответил Александр.
— Поэтому мы будем сражаться, как наёмные убийцы на тёмных улочках Неаполя, — объяснил Дюма. — Каждый из нас в одной руке будет держать фонарь, в другой — шпагу. Где ваши секунданты?
— Я в них не нуждаюсь, — ответил Александр, которому эта дуэль представлялась теперь некой фантасмагорией, чего он раньше и представить себе не мог.
— Где мой сын? — спросил Дюма, повернувшись к гостям. — Он в костюме Пьеро. Александр! Александр! — позвал он. — Прошу всех, постарайтесь найти моего сына.
К Дюма приблизился облачённый в тогу мужчина с маленькой арфой и в лавровом венке на голове.
— Перестаньте, не будьте идиотами, — сказал он. — Вы что, намерены совершить эту глупость?!
— Хиршлер! — с благодарностью вскричал Дюма, узнав своего поверенного. — Вы мне нужны. Видите ли, я должен составить завещание.
— Какое завещание? — рассмеялся Хиршлер. — Кроме долгов, вам завещать нечего.
— Согласен, но это — пока я жив. Мёртвый, я не буду сорить деньгами и стану миллионером. Авторские права за мои книги и пьесы сделают моих сына и дочь богатейшими людьми. Исполнение этого завещания я и хочу доверить вам.
— Но каким образом я смогу исполнить устное завещание?
— А как я могу написать его, не имея пера и бумаги?
— Вот, возьмите мел, — предложил кто-то из гостей.
— Спасибо, — поблагодарил Дюма. — Я напишу завещание мелом на стене террасы. Эй, Алексис, посвети мне.
И Дюма стал писать мелом свои последние распоряжения на глазах у изумлённых друзей. Александр, свидетель этой сцены, расценивал её как эффектный театральный жест этого законченного гистриона. Закончив писать, Дюма подписался: Александр Дюма, маркиз Дави де ля Пайетри.
— Где мой сын? — снова спросил он.
— Мы искали его всюду, но не нашли, — ответила «горилла».
— Хорошо, я давно обещал ему смертельную дуэль; ему придётся удовольствоваться уже готовым трупом.
Противники, как было условлено, обменялись шпагами и через несколько минут, взяв в левую руку фонарь, встали в исходную позицию.
Лишь в эту минуту Александр, по-прежнему считая, что он имеет и возможность, и право убить отца, почувствовал, что сделать этого он не в силах. Перед ним стоял огромный, неуклюжий медведь, так и не снявший с толстого живота фартук... «Нет, я не стану убивать его, этого жалкого клоуна, который после многих лет бахвальства сам попал в ловушку. Я должен слегка его ранить, чтобы он, опозоренный и сбитый с толку, остался на месте поединка, и тут же убежать», — решил он.
Однако через несколько секунд Александр убедился, что этот план осуществить будет нелегко. Дюма так ловко орудовал фонарём, что Александр то оказывался в темноте, то был ослеплён светом. Кроме того, его отец беспрерывно вскрикивал «Ага!» или «Ха-ха!», «Берегись! От этого удара не уйдёшь!», а потом смеялся или испускал такие пронзительные крики боли, словно сейчас отдаст Богу душу.
Эта комедия путала карты Александра и лишала его привычного проворства. Кроме того, ему приходилось держать защиту против той странной, непохожей на все классические методы фехтования манеры вести бой, которую отец однажды назвал «занавеской, развеваемой ветром». Александр был вынужден несколько раз проявить всё своё мастерство, чтобы избежать опасности, и его раздражение на отца сменилось леденящим душу страхом. Инстинкт самосохранения подсказывал ему, что следует вести оборонительный бой до тех пор, пока прыжки и суетливые движения не измотают противника, и тут нанести отцу рану, которая послужит ему уроком.
Но всё произошло совсем иначе. Дюма тоже изменил тактику. Вместо выпадов шпагой против Александра он неожиданно нанёс удар по его фонарю, а сам, оставив противника в темноте, получил возможность защищаться собственным фонарём.
По лицу Александра, скрытому под железной маской, потекли слёзы досады и ярости, и он подумал: теперь остаётся либо убить, либо погибнуть. И, чтобы избавиться от никчёмного фонаря и чувствовать себя свободнее, он отшвырнул его далеко прочь.