— Я должен остаться в Париже, — ответил Александр, — обязан.
— Хотя бы проводи меня на вокзал.
— Разумеется, папа.
— Хорошо, я оставлю тебе бричку и попрошу вернуть её Хиршлеру.
Нет, Александру больше не хотелось оставаться с отцом, ибо в его душу закралось чудовищное подозрение: наверное, отец сразу угадал, кто скрывался под железной маской, и так настойчиво просил прощения только потому, что пытался не выдать истинной причины, по которой не убил поверженного противника.
Глава XXXVIII
ВИЗИТ К МЕРТВЕЦУ
Быть может, Александр сумел бы избавиться от этого навязчивого подозрения — отныне оно будет преследовать его всю жизнь, — если бы в конце долгой ночной дороги из замка Монте-Кристо в Париж Дюма ни изъявил желание навестить своего друга Гейне[125]. Этот визит, казалось Александру, отец решил нанести намеренно, чтобы подчеркнуть то, что он хотел преподать сыну во время поединка: жизнь — самый драгоценный дар человека, несмотря на все страдания, что она способна ему уготовить.
— Я должен повидать Гейне перед отъездом из Парижа, — объяснил Дюма. — До отхода поезда у нас достаточно времени.
— В столь ранний час? — удивился Александр. — Ведь ещё ночь!
— Не волнуйся, Гейне будет бодрствовать, — ответил Дюма. — Он, подобно мне, никогда не спит. Я не сплю потому, что слишком здоров, а он потому, что совсем болен.
Гейне действительно бодрствовал в своей спальне, где стоял тяжёлый запах лекарств и истерзанной болезнью плоти. Великий поэт покоился в своей «матрацной могиле», над которой свисали десятки верёвок, с помощью которых он мог менять положение тела.
Его прелестная жена Матильда придвинула гостям стулья.
— Ага, вот и господин Шехерезада! — воскликнул Гейне, приподняв пальцем парализованное веко правого глаза, и протянул Дюма руку.
Потом, посмотрев на Александра, спросил:
— Вы тоже намерены стать таким же великим рассказчиком, как ваш отец? Вы даже не догадываетесь, как много значат его книги для страдающего бессонницей. Видите, у меня под рукой их целая полка.
— Я вижу, вы продолжаете писать, — заметил Дюма, показав на разбросанные поверх одеяла листки.
— Пишу «Мемуары», — ответил Гейне. — Мои родственники-миллионеры дали бы любые деньги, чтобы помешать их напечатать. Они обещали Матильде пенсию, но, если после моей смерти они не сдержат слова, она всегда сможет пригрозить им этой публикацией.
— Вы уверены, что вас правильно лечат? — осведомился Дюма. — Не следует ли вам сменить врача?
— Я перепробовал все виды лечения и все религии. Когда я был здоров, в сердце всегда был язычником, какую бы веру тогда ни исповедовал. Сейчас, больной, я всего-навсего старый еврей, и не важно, какому Богу я молюсь.
— Друг мой, — сказал Дюма, — я вижу, что ваш ум остёр, как никогда, и вы по-прежнему любите пошутить.
— Шутить легко, — возразил Гейне. — И потом, видите этот нож, которым Матильда разрезает мне книги, и этот пузырёк с опиумным порошком, которым она присыпает мои язвы, чтобы я смог уснуть хотя бы на несколько минут. Либо нож, либо опиум в любую секунду принесли бы мне смерть, но пока жизнь для меня гораздо привлекательнее.
Мне пишет Карл Маркс, пытаясь обратить в коммунизм. Мне это учение не нравится, но когда я думаю, что в один прекрасный день оно сможет стать силой, которая раздавит немецких аристократов, преследовавших меня всю мою жизнь, то начинаю любить и Карла Маркса, и коммунизм.
Кстати, я не нуждаюсь в столь возвышенных мыслях, чтобы чувствовать себя счастливым; мне вполне довольно созерцать через окно красоты природы: например, пса, задирающего ногу у дерева. Правда, если я чихаю, боль почти разрывает меня на куски, а кашель дерёт мои лёгкие словно грабли; правда, во мне осталось ровно столько крови, чтобы я мог говорить, и мне придётся принести извинение червям за то, что мои останки предоставят им на обед одни кости. Но, пока я жив, я должен считать себя счастливцем.
— Счастливцем?! — пролепетал Александр, мертвенно побледнев.
— Ну да, я счастливец! — продолжал Гейне, подмигнув ему здоровым глазом. — Разве ещё кому-нибудь выпала удача авторитетно рассуждать о том, что представляет собой жизнь после смерти? Я — живое доказательство бессмертия: Элизей на матраце, а не на златой колеснице.
Александр на всю жизнь запомнил этот утренний визит к Гейне; он подтвердил его подозрение, что отец угадал, кто скрывался под железной маской; Дюма обдуманно не разоблачил сына, а использовал поединок для того, чтобы показать ему: жизнь надо любить при любых обстоятельствах, любовь к себе — основополагающая любовь, без которой нельзя ни любить Бога, ни исполнять его заповедь чтить отца и мать.
125