— Вы ошибаетесь, ибо вы ещё ничего не знаете о женщинах, которые составляют часть клаки и играют в ней восхитительную роль, особенно те, что сидят среди зрителей; в надлежащих местах пьесы они начинают теребить свои платочки, сдерживают дыхание, чтобы не вскрикнуть, и так нежно, так душераздирающе сопят, что ни одна зрительница просто не в силах не разволноваться.
— Теперь я смогу утверждать, что я понял вас? — спросил Дюма.
— Ещё нет, ибо вам не известна антиклака. Даже на хорошей пьесе в зале необходимо иметь хотя бы одного человека, который будет свистеть для того, чтобы другие зрители пытались заставить его замолчать. Этот конфликт возбуждает весь зал, ни один зритель не остаётся равнодушным, в спектакле участвует вся публика.
— Ага! Вы из антиклаки! — воскликнул Дюма. — Теперь я понял, почему вы даже не глядели на сцену и прекращали чтение, чтобы свистеть!
— Вы полагаете, будто все поняли, друг мой, но вам ещё многое предстоит узнать.
— Да, я очень желаю стать образованным, — согласился Дюма, — потому что хочу стать драматургом.
— Вот как! И вы уже написали пьесу?
— Ничего стоящего, сударь.
— Вы хотите завершить образование, прежде чем заняться драматургией, не так ли?
— Нет, ведь я не знаю, что надо изучать, чтобы стать писателем.
— Надо начинать с изучения лучших авторов. Вы, разумеется, читали Эсхила?
— Нет.
— Софокла, Эврипида, Сенеку, Теренция, Плавта, Аристофана?
— Нет, сударь, никого не читал.
— Хорошо, но что вы читали?
— Я предпочитаю услышать от вас, кого мне следует прочесть, и должен признаться, читал я очень мало.
— Тогда я советую после античных классиков читать Шекспира, Лопе де Вега, Расина, Корнеля, Мольера, Вольтера, Бомарше, Шиллера, Гёте... Но что с вами, молодой человек? Почему у вас дрожат губы?
— Чтобы не забыть, я просто повторяю те имена, которые вы называете.
— Отлично. Кроме того, прочтите три величайших творения нового времени, каковыми, на мой взгляд, являются «Вильгельм Мейстер» Гёте, «Айвенго» Вальтера Скотта и «Шпион» Фенимора Купера.
Выйдя из театра, Дюма очень не хотел потерять из виду соседа, но тот явно хотел от него отделаться и сказал:
— Всего хорошего, молодой человек, и желаю удачи!
— О, сударь, я бесконечно признателен вам за ваши советы, но боюсь, что с таким огромным количеством авторов, которых мне предстоит прочитать, у меня никогда не будет времени на то, чтобы писать.
— Вы будете писать, молодой человек. Вы станете писать, когда будете переполнены подобно сосуду, из которого всегда льётся через край вода.
— Но как много необходимо прочесть: Эсхил, Софокл, Эврипид, Аристофан, Сенека, Теренций, Плавт, Шекспир, Лопе де Вега, Расин, Корнель, Мольер, Вольтер, Бомарше, Шиллер, Гёте...
— У вас, по крайней мере, хорошая память. Но вы не должны ограничивать себя чтением только драматургов; читайте также и великих поэтов: Гомера, Вергилия, Тассо, Сервантеса, Мильтона... К тому же беспрерывно появляется что-то новое. Например, Латуш недавно издал томик стихотворений Андре Шенье, о котором мы знали, пожалуй, лишь то, что он погиб на гильотине тридцать лет назад, но отныне Шенье войдёт в число величайших поэтов Франции. Прочтите его... Ну а теперь, спокойной ночи.
— Сударь, позвольте мне спросить вас, вправду ли вы член антиклаки, а если нет, то почему вы пришли освистать пьесу, которую даже не видели?
— Я охотно объясню вам это; подойдите сюда и взгляните на эту афишу. Что вы на ней видите?
— Мари Дорваль[66] и Филипп в главных ролях в «Вампире», пьесе г-на X.
— Знайте же, X — это я... Вы можете вообразить себе нечто более чудесное, чем освистывать собственную пьесу и слышать, как возмущённые зрители требуют: «Вышвырните его за дверь». Я желаю вам в один прекрасный день пережить подобное наслаждение!
После этого господин, которого Дюма имел счастье встретить в свой первый вечер в Париже, попрощался с ним и сел в фиакр.
Это был Шарль Нодье[67], глава романтической школы, кого вскоре назначили директором библиотеки Арсенала, где он в роскошной квартире, которую ему там предоставили, каждую неделю устраивал приёмы, собирая самых знаменитых деятелей литературы той эпохи; совсем скоро на них будут приглашать и Дюма.
На следующее утро, после бессонной ночи, Дюма, охваченный каким-то исступлением и уверенный, что он баловень судьбы, явился в секретариат герцога Орлеанского.
66