— О нет! — возразила Катрин. — Я знаю, кто отец ребёнка, это...
— Простите, — перебил её служащий, — я не желаю знать фамилию мужчины, который, как вы считаете, является отцом. Отец неизвестен.
— Но я же говорю вам, что знаю отца. Он сейчас придёт и сам скажет вам об этом.
— Я вижу, вы не понимаете меня или отказываетесь понять. Согласно закону, женщина не имеет права давать ребёнку фамилию отца. И да будет вам известно, что внебрачные дети делятся на три категории: просто внебрачные, рождённые в результате супружеской измены или кровосмешения. В первом случае оба родителя, отец и мать, не состоящие в браке, могут пожениться и узаконить ребёнка. Разве у вас не так?
— Нет, — устало ответила Катрин, — всё не так просто.
— Хорошо. Тогда нам остаётся выбор между адюльтером и кровосмешением. Если вы заявите, что ваш ребёнок — плод инцеста, то закон позволяет вам назвать фамилию отца, дабы он подвергся преследованию за нарушение уголовного кодекса, карающего кровосмешение. Если вы этого не сделаете, то вы должны будете признать, что ваш ребёнок — плод адюльтера.
Катрин устала; у неё кружилась голова.
— Да, — прошептала она.
— Что да?
— Плод адюльтера, — пробормотала она.
— У меня больше нет к вам вопросов. Какое имя получит ребёнок при крещении? Назовите только имя.
— Александр, — прошептала Катрин и, повернувшись к ребёнку, прильнула поцелуем к его покрытой пушком головке; из глаз её лились слёзы.
Служащий попросил расписаться в качестве свидетелей акушерку и консьержа, подал Катрин свидетельство о рождении, предварительно попросив её оплатить марку налогового сбора, и удалился.
Так появился на свет маленький Александр Лабе — незаконное дитя внебрачной связи матери, которую Дюма даже не упомянул в своих «Воспоминаниях», и отца, вовсе не упомянутого в книге записей актов гражданского состояния.
Глава XV
НЕПОБЕДИМЫЙ ЖЕЛУДОК
Невзирая на то что со своей маленькой семьёй Дюма обошёлся недостойно, я вынужден признать, что он был по натуре добрым человеком. Очень добрым. Можно приводить бесчисленные примеры незлобивости и великодушия Дюма.
Максим Дюкан[75] — он вместе с Дюма сопровождал Гарибальди в сицилийском походе — имел все основания дать писателю прозвище «кроткий великан».
Но вряд ли можно было рассчитывать превратить даже кроткого великана в такого мужа и отца, какого желает заполучить большинство женщин.
Представьте себе один из визитов Дюма в свою бывшую мансарду. Сначала это радость встречи; потом сотни забавных историй о том, как растёт ребёнок; они с Катрин говорят о зубках, которые у него режутся, о первых его шагах, первых словах, что тот лепечет... Ну а дальше?
Бесконечно говорить о детях невозможно. К тому же дети должны рано ложиться спать. И вот в тёмной комнате начинают шёпотом вестись разговоры, вроде следующего:
— Замолчи! Я просила тебя помолчать. Ты что, не слышишь?
— Конечно, слышу, но в конце концов...
— Вот именно, в конце концов... После того, как я его с таким трудом уложила, я не хочу, чтобы ты его разбудил.
— Но мы же будем совсем тихо, очень нежно.
— Знаю я твою нежность. Сам видишь, до чего она меня довела.
Через какое-то время Дюма встаёт с постели и собирается зажечь огарок свечи.
— Я запрещаю тебе зажигать свет!
— Но как, чёрт возьми, я смогу заниматься?
— А ты не можешь лежать в постели и спать? Неужели ты должен либо брать женщину, либо хвататься за книгу?
— Мне необходимо чем-то заняться. Я не могу бездельничать до рассвета.
— Сон — тоже дело. Ты мог бы для разнообразия и поспать.
— Ты считаешь, что сон — дело. Наоборот! Он — ничто. Сон — это пробел в жизни, предвосхищение смерти. Я отказываюсь спать.
— Оно и понятно. Ты не можешь уснуть после ужина, который проглотил.
— На что ты намекаешь?
— На то, что ты слишком много ешь. Разве можно уснуть с битком набитым желудком?
— Ты намекаешь, что у меня несварение желудка. Я даже не знаю такого слова. У меня железный желудок, я могу переварить всё. Я ем потому, что голоден, а работаю потому, что полон энергии.
Любопытно отметить, что очень часто характер Дюма объясняют расстройством у него желудка. Даже Дюма-сын намекал на это, когда кто-то в шутку сказал ему, что его собрание сочинений составляет около дюжины томов, тогда как ни один издатель ещё не дерзнул опубликовать полное собрание произведений его отца (самое большое собрание сочинений Дюма-отца, так называемая «коллекция Кальмана-Леви», включает только двести девяносто пять томов).