— Но я хочу спать, — раздражённо воскликнула Ида. — Ты мог бы с этим посчитаться.
— Ну а я вымок до костей, и ты могла бы обо мне позаботиться.
Дюма разделся догола и, взяв свечу, подошёл к платяному шкафу, чтобы достать из него сухое платье. К его изумлению, в шкафу он увидел голого мужчину.
— Смотри-ка, это Роже де Бовуар! — вскричал Дюма.
— Добрый вечер, Александр, — прошептал Роже. — Я тоже хотел переодеться.
— Негодяй! — взревел Дюма, схватив пошляка и встряхивая его как мешок с картошкой.
— Не бей его, Александр! — закричала Ида. — Ты сам не знаешь, какой ты сильный.
— Вы, свидетель на моей свадьбе, обесчестили кров, под которым так часто находили гостеприимство! — сказал Дюма своей жертве, продолжая трясти Роже. Потом крикнул Иде: — Открой окно! Живей, иначе я его задушу!
Напуганная этой яростью, Ида повиновалась; Дюма выбросил на улицу на дождь и ветер костюм Роже и готовился вышвырнуть его самого, как вдруг передумал.
— В такую погоду и собаку не выгонишь! Ну ладно, оставайтесь здесь! — сказал он, бросив Роже в кресло. — Ах, чёрт возьми, мне надо до утра закончить три «фельетона». Оставьте меня в покое, я буду работать. Ида, ты можешь спать. Ну а вами, мой мнимый друг Роже, я займусь потом.
И Дюма, голый, присел поближе к огню; от гнева у него на лице выступил обильный пот, и на миг он забыл об одежде.
Дюма оделся лишь тогда, когда огонь в камине потух; он дрожал от холода, но убедился, что дров больше не осталось. После этого Дюма снова принялся писать строчку за строчкой, не задумываясь, без помарок; как всегда во время писания, он громко смеялся, бормотал проклятия, приглушённо вскрикивал.
Ида, задремавшая в тёплой постели, проснулась.
— Александр, у тебя совсем жалости нет? — спросила она. — Посмотри на господина де Бовуара, он же простудится.
— Вот как! — воскликнул Дюма, подняв глаза от рукописи. — Верно. Вы лязгаете зубами, Роже, а посему живо ложитесь в постель.
— Это моя постель, — возразила Ида. — Не мешало бы и меня спросить.
— Ты хочешь разыгрывать недотрогу? Нет-нет, я никогда не предназначал тебя на эту роль. Ладно, вы можете заниматься чем хотите, а я буду спать.
С этими словами он разделся, задул свечи и лёг под одеяло.
В темноте было слышно, как стучит зубами Роже.
— Ида, ты ведь знаешь, что этот Роже джентльмен. Он не тот мужчина, кто может без приглашения лечь в постель к даме. Он — не дикарь вроде меня. Будь с ним подобрее. Он в самом деле может умереть от воспаления лёгких. Ты должна быть милосердна к нему; я уверен, что втайне он тебя очень любит, но слишком робок, чтобы тебе это доказать.
— Идите в постель! — приказала Ида Роже. — Не будем давать ему повода и дальше упражняться в остроумии.
— Благодарю, Ида, — пробормотал Роже и, поскольку Дюма не уступал ему места, лёг с другого бока.
— Вот разумное поведение, Роже, — сказал Дюма. — Доброй ночи честной компании.
Через минуту его грудь вздымалась от мощного храпа, напоминающего бурю в лесу.
На рассвете Дюма проснулся. Он встряхнул Роже, который открыл глаза.
— Тсс! — прошептал Дюма, — Не будем будить Иду. Друг мой, мне стыдно за приступ ревности, что совершенно меня недостойно. Я настаиваю на том, чтобы возместить вам стоимость одежды, которую выбросил в окно.
— Вы очень великодушны, Александр.
— Давайте пожмём друг другу руки, и в доказательство того, что я на вас зла не держу, я отрекаюсь от Иды. И отдаю её вам.
— Видите ли, Дюма, я не могу принять...
— Полно, Роже, полно. Я прошу вас, я требую...
— Нет, Александр, умоляю вас...
— Вон отсюда! — заорала Ида. — Проваливайте оба. Вы оба мне противны. Я забираю вещи и уезжаю в Италию.
И она действительно уехала во Флоренцию.
По крайней мере, Вьель-Кастель именно так рассказывает эту историю. Этот бонапартист презирал сына генерала Дюма и ненавидел негров. В своих «Мемуарах» он говорит о Дюма лишь для того, чтобы опорочить его, посмеяться над его тщеславием и излить собственную горечь, которую вызывает у него то, что Дюма принят принцессой Матильдой[108] и оказывает на неё влияние.
Вот как Вьель-Кастель передаёт разговор, свидетелем которого оказался.
— С того дня, — говорил Дюма, — когда Луи-Филипп, тогда ещё герцог Орлеанский, распорядился прекратить выплачивать мне жалованье переписчика в его секретариате, я стал считать себя его соперником, я решил обогнать герцога в погоне за исторической славой.
108