Уже год ответа не было. Слухи распространялись повсюду.
Наконец, Филипп де Комин сказал королю:
— Мне пришлось распустить посредством своих людей слух о том, что вы немного нездоровы.
Людовик возлежал на горе подушек, на голове его была меховая шляпа со всеми святыми на полях. Мало-помалу, с помощью Оливье он восстановил движения своих конечностей. Но правый угол рта был опущен, и правая рука была настолько слаба, что почти не двигалась.
— Зачем вообще кому-то что-то говорить?
— От духовенства вчера прибыл представитель, который узнавал, молиться за вас или нет!
— А они делают это? Чёрт возьми, прикажите им!
— Они хотели получить разрешения на специальные молитвы за ваше здоровье.
— Ты разрешил им?
— Да, ваше величество!
Король вздохнул:
— Я хотел, чтобы они молились всегда, но мне пришлось бы для этого признаться, что я болен. — Это было трудным решением. — Теперь я удовлетворён.
Он обвинял в своём приступе Марию Бургундскую. «Если бы я отправил женщину послом к этой страшной принцессе, мне бы не пришлось этого испытать».
Филипп де Комин сказал испуганно:
— Но ваше величество, женщина не может быть послом. — Удар, наверное, повредил разум короля.
— А почему собственно? Насколько я помню, насчёт этого нет никаких предписаний.
Теперь, когда всё прояснилось, он применял любые способы, которые могли бы привести к победе. Он упражнялся в письме своего имени с бесконечным терпением, поддерживая правую руку левой, стараясь, чтобы буквы получались чёткие и прямые. Он посылал запросы к соседним правителям и выписывал себе животных, как будто оставался страстным охотником: оленей из Швеции, лошадей из Испании, собак — из Англии, охотничьих птиц — из Швейцарии.
Он решил освободить кардинала. Молитвы кардинала действуют как тяжёлые пушки. Поздно вечером он послал за кардиналом Балю. В страхе смерти кардинал медленно приблизился к королю и встал на колени у трона. Лк5дЪвик внимательно глядел на него. Он сидел на троне, рукой подперев голову. Он выглядел уверенно, но всё же пытался скрыть свой искривлённый уголок рта. Несмотря на все усилия, рот не мог выпрямиться.
— Будешь ли ты молиться за меня? — спросил король.
— Я всегда молился за вас, — просто ответил кардинал.
— Почему?
— Потому что за десять лет забвения и прощается многое, ваше величество.
— Если я отпущу тебя, ты будешь молиться сильнее?
Балю мигнул. Он не сразу понял.
— Ваше высокопреосвященство, я задал вам вопрос. Если я отпущу вас, вы будете молиться за меня сильнее?
Кардинал смущённо сказал:
— Буду. Конечно, буду. Это было бы самой естественной на земле вещью...
Людовику не нужно было ничего естественного. Он хотел сверхъестественного вмешательства кардинальских молитв крупного калибра.
— Так ты будешь молиться за моё здоровье?
— Конечно, ваше величество! — священник молится за всех.
— Ты свободен. Теперь иди. Я не желаю знать, что ты во Франции.
Едва зная, куда направиться после десяти лет в заключении, кардинал Балю шептал дрожащие, неуклюжие слова благодарности.
— Не надо меня благодарить. Молись за моё здоровье, или я посажу тебя в клетку и уже никогда не выпущу.
Кардинал отъехал в Рим, и скоро весь мир узнал, что Людовик XI ещё жив и всё ещё способен казнить и миловать.
Король опять позволил университетам вести преподавание философии. Реакция духовенства на запрет была однозначной — не хочет ли король запретить ещё и религию? Религия и философия были неразделимы. Они были отделимы друг от друга только в сознании короля, но ему были нужны молитвы духовенства. Своду законов придётся подождать.
Посещения королевы только расстраивали его. Вместе со старой боязнью высоты вернулась и повышенная чувствительность к своему внешнему виду. Он стеснялся своего искривлённого рта и прикрывал его платком. Он говорил, что чувствует себя «отвратительно».
— Мой дорогой господин, — сказала королева, — это не просто заблуждение, это — чепуха. Вы с каждым днём выглядите всё лучше и сильнее. Скоро вы будете ездить верхом.
— О, конечно, нет, Шарлотта. Тебе всё-таки трудно будет видеть меня в таком состоянии.