— Возможно, от внимания вашего преосвященства, соблюдавшего обет безбрачия, ускользнул тот факт, что лет десять назад женская мода, особенно пышные юбки могли легко скрыть состояние женщины, — не без лёгкого ехидства произнёс Бернар д’Арманьяк.
— Не злитесь, Бернар, не нужно тыкать меня носом в мой обет безбрачия. Возможно, от вашего внимания и ускользнуло, что священник всю свою жизнь обречён сидеть и слушать признания в самых различных человеческих слабостях. И я не могу сказать, что не имею никакого представления об изменениях в женской фигуре при беременности, а также о женских ухищрениях, направленных на то, чтобы их скрыть.
— Анри не должен был родиться.
— Но Господь рассудил иначе.
— К моему стыду и стыду дома Арманьяков.
— Юный Анри скорее делает честь вашему дому, а не позорит его. Хотя я могу себе представить, в насколько сомнительное положение ставит его существование мадам Изабель.
— Она даже не подозревает о его существовании.
— Вы хотите сказать, что мать не знает собственного сына?
— Да, это так. Изабель не знает, что у неё есть сын.
— Возможно, такие вещи и случаются, хотя я за свою жизнь никогда о подобном не слышал. — Глаза его сузились. — Я знаю, почему вы это сделали. Расскажите мне, как это случилось. Жаровня?
И Бернар д’Арманьяк начал свой рассказ.
В хаосе междоусобиц, калечивших и дробивших Францию, соседствующие провинции Арманьяк и Фуа постоянно враждовали. Часто между ними вспыхивали войны. В более благополучном и стабильном королевстве это посчитали бы гражданской войной, и междоусобицы были бы моментально прекращены как нарушение порядка в стране. Однако слабость короля, которому они оба присягали в верности, приводила к тому, что граф Гастон де Фуа и граф Жан д’Арманьяк могли воевать друг с другом, разоряя соседние города, без какого-либо вмешательства со стороны центральной власти. Центральной власти попросту не существовало. Но время от времени возникала угроза того, что английским завоевателям, хозяйничающим в соседних областях уже в течение четырёх поколений, своих территорий покажется мало и они станут расширять их, постепенно поглощая всю Францию. Эта угроза заставляла враждующих заключать перемирие. В любой части Франции при возникновении непосредственной угрозы эти самые задиристые и непокорные из европейских дворян на какое-то время объединялись, чтобы спасти свои шкуры.
В один из таких опасных периодов англичане из Гиени, граничившей как с Фуа, так и с Арманьяком, начали похищать молодых француженок-крестьянок и силой принуждали идти к себе на службу французских крестьян, случайно нарушивших спорную границу. И тогда Гастон де Фуа сел верхом на белого коня, со столь же длинной, как и у него самого, родословной, и появился у стен Лектура, прося разрешения войти в столицу своего «кузена» графа д’Арманьяка. При угрозе со стороны англичан Арманьяк вспомнил, что и он, и Фуа являются членами королевского дома Франции, соверенами дома Лилий.
— Но он пришёл со слишком большой свитой, — недовольно сказал Арманьяк. Арманьяк стремился к союзу и был готов к переговорам. Однако он не ожидал столь явной демонстрации дружественной мощи. В узкое окошко, расположенное над самым подъёмным мостом, он видел за решёткой из толстых железных прутьев, преграждающих путь на мост, стройные ряды рыцарей и воинов человека, чьей дружбы он хотел, но чьего грозного вида теперь испугался. — Какие слова вы мне приписали, когда послали ему письмо, любезный дядюшка Бернар?
Старшему Арманьяку казалось унизительным подчиняться приказам своего племянника, но судьба распорядилась так, что по рождению именно Жан стал во главе дома Арманьяков, а не его дядя. Бернар на коленях вместе с другими вассалами поклялся в верности своему племяннику и господину.
— Я написал то, что ты просил меня, Жан. Если бы ты не поленился выучиться грамоте, то смог написать это письмо сам или хотя бы прочесть его.
— Я просил тебя написать ему, что он негодяй, но, поскольку у нашего порога стоят английские войска, я готов забыть наши разногласия на какое-то время. Ты так и написал?
— Немного в других выражениях, но примерно это.
— Так зачем он привёл сюда своё войско?
— Я думаю, что он демонстрирует невероятное благоразумие, — засмеялась Изабель. Никто, кроме Изабель, не смел смеяться в присутствии графа Арманьяка. На кухне дворца шептались, что граф ничего не ест, если его сестра не присутствует за столом, и что он всегда мрачен и зол, если она выезжает на прогулку за стены замка, оставляя его в одиночестве.