Бетя. Не бойтесь. Они уже и свинину едят.
Иоська (настойчиво). Ну так это я хотел сказать. Вот бедный рабочий, оборванный, голодный…
Эрш. Ты бы, Иоська, перестал. У меня руки начали дрожать.
Иоська. А если дрожат, так рабочему уже стало хорошо? Дайте же говорить, Эрш. Я демократ и говорю о положении бедного рабочего. И меня никто не может остановить, ибо я желаю добра нашему рабочему классу. А почему им можно быть мерзавцами? Коленкой нажимать на грудь бедного рабочего, чтобы у него глаза закатывались?
Яков. Верно, Иоська. Валяй дальше…
Степан. Ты, дядя Эрш, уже помолчи. Маленечко потерпи.
Иоська. На чем же я остановился? Да, так я говорю, бедного рабочего… А если ему дадут деньги, может он сказать – не хочу денег? Или если ему подносят водку, может он сказать – не хочу водки? Он таки не должен этого делать, но ведь он еще несознательный. Следовательно, кто же тут виноват? Опять-таки Гросман и его Герман. Вот это я хотел сказать…
Роза. Еще будете ноги целовать у Гросмана. Подождите.
Иоська. Это не кто-нибудь. Это Гросман. Это король!.. Пусть уедут из города десять таких Гросманов, и всем нам можно будет начать копать себе могилы.
Шмиль. Ай-ай-ай и ай-ай-ай!..
Входят Мирон с рабочими и соседи. Среди них Абрам, муж Мани.
Иоська. Вот и пришел товарищ Мирон… (Выдвигается вперед.)
Рабочие окружают Мирона. Абрам подходит к Мане.
Абрам. Что ты тут делаешь? Обойдутся без тебя. Иди домой.
Маня. Вот я уже ушла. Хочу тоже послушать.
Абрам. Нечего тебе слушать. Узнаешь, когда приду.
Маня. А я хочу остаться. Хочу увидеть, как Гросмана закопают в землю.
Их закрывает кучка рабочих.
Иоська. Товарищи, прошу всех сесть. Товарищ Мирон хочет говорить.
Мирон отделяется и начинает очень просто, не громко и не тихо. Внимание растет. Прерывают жестами, восклицаниями. Бетя бросила работу и стала недалеко от него. Эрш снял очки, подошел к дверям и там остался.
Мирон. Я хочу начать с того…
Роза (прерывает его). А я не хочу быть здесь. Чтобы мой сын! Тьфу на вас! (Плюет.) Дождетесь вы все Сибири. (Выходит.)
Ее сопровождают смехом.
Мирон (улыбается). Она все еще боится… Так вот, мы собрались сюда, чтобы обсудить наши дела.
Восклицания.
Все мы знаем, что Гросман не останавливается уже ни перед чем, чтобы сломать нашу забастовку.
Иоська. Прошу маленького слова…
Яков. Подожди, Иоська.
Мирон. Спрашиваю у товарищей – что будет, если Гросман победит?
Степан. Известно, что будет: на шею верхом сядет.
Мирон. Зачем же было начинать? Пусть каждый вспомнит, как мы живем. Вот здесь квартира рабочего. Комната и кухня. Здесь живу я, сестра-работница, отец-работник, брат Нахман и сапожник Шмиль. Мы отравляемся вонью, что идет со стен, и отравляем друг друга собственным дыханием. Мы спим на полу, как собаки, и вши поедают наше тело. Мы едим черствый хлеб и лишь по праздникам видим мясо. Наши развлечения – или водка, или бильярд, или мертвый сон. Вот наше положение. Кто из нас живет лучше, пусть ответит.
Голоса. Верно, верно…
Мирон. А как живет Гросман? Семья Гросмана из четырех человек. Эти четыре человека живут в двенадцати комнатах, которые стоили, как хвастал Гросман, шестьдесят тысяч рублей. Для этих людей все доступно. Театр, музыка, образование, хорошие книжки, лучшая пища, в то время как для наших детей нет молока в грудях матерей, в то время как мы гибнем от истощения, от грязи и болезней. Я говорю вам и хотел бы, чтобы слова мои вместе с моей желчью и гневом дошли до вашего сердца. У нас есть один выход. Не уступать.
Шум и возгласы.
Яков (в гневе. Встает). Перебить бы всех этих подлецов, и был бы один конец. (Грозно.) Кто нарушит связь, тот со мной будет ведаться. Подожди, подлецы!..
Мирон. Нелегко Гросману увеличить расходы по мельнице на двадцать пять тысяч рублей. Но мы его заставим…
Яков (грозно). Заставим, а не то всей мельнице капут!.. Так я говорю? Чем дальше мучиться, как мучились до сих пор, так уже лучше на каторгу. Хуже мельницы каторги не может быть.
Голоса. Верно, верно.
– И всех щенят его следует перебить…
Шум, гневные жесты.
Иоська. Прошу маленького слова… Почему товарищ Мирон не говорит нам о сыне господина Гросмана, Александре? Мы знаем, что он демократ. Почему же мы его не видим здесь, среди нас? Какой же он демократ, если не идет против своего отца-эксплуататора?