– По человеку, – вдруг раздался очень серьёзный и тихий голос, – теперь стреляют из самолётов, с воздуха.
Они все умолкли и как по команде посмотрели на вдруг заговорившего старшекурсника. А он сидел неподвижно, лицо его было бледнее бумаги, и даже показалось, что его тёмные кудри подернуты пеплом.
– Тут же неподалёку… тот город, – всё так же тихо продолжил он почти шепотом, и Исабель наклонилась вперед, чтобы точно расслышать. – Точнее, был. Теперь там развалины. И погибли тысячи. Я и не знал, что такое бывает… Здесь земля тряслась, как в лихорадке, и такое зарево…
Молчание нарушила Мишель. Тонкая рука галлийки скользнула по столу к руке старшего, осторожно погладила, будто раненую птицу.
– Кажется, я видела об этом картину, – в тон ему тихонько проговорила она. – Дома. Все о ней говорили, я упросила отца посмотреть…
Он благодарно ей улыбнулся.
– Да, говорят, такую написали.
– Точно, – раздался резкий голос Леонор. – Товарищ Ибаррури об этом в газете напечатала.
– Да что там, все знают, – пробасил Франц. – Матушка чуть не поседела, говорила ещё нехорошие слова, а мне сказала, что вообще их говорить нельзя, но бывают такие люди, про которых можно.
– А моя мама молилась, – тоже тихо, что было уж вовсе необычно, сказала Алехандра. – И попросила нашего капеллана прочитать заупокойную. Папе мы, конечно, не сказали – он в кортесах… – Она подняла голову и потупилась, столкнувшись с сочувственным взглядом Клауса.
Исабель закатила глаза. Действительно, зачем бы сеньору де Мендоса этакие нежности знать! Да и где это произошло? Картину видели в Лютеции, значит, наверно, в Галлии и дело было – вечно по ту сторону Пиренеев невесть что происходит. Сеньора де Мендоса, это правда, богомольница знатная: ей лишь бы падать на колени перед алтарем, она и галлийцев, и альбатроса в Южном море пожалеет.
– Я бы не хотел, чтобы такое случилось у меня на родине, – услышала она голос Клауса.
А вот Леонор вежливости не понимала – фыркнула не хуже дельфина.
– Поэтому вы вообще решили не драться за себя!
К удивлению Исабель, худенький мальчик из Остмарка не стушевался, наоборот, глянул исподлобья, и что-то нехорошее сверкнуло в его глазах.
– Можно подумать, – отрезал он, – тем, кто решил драться, это сильно помогло.
Ручки вилланки сжались в кулачки, и какое-то время казалось, что она кинется на Клауса, как растрепанный бойцовый петушок, но она вдруг сникла и осела на стул. Клаус сглотнул, встал, робко коснулся её плеча – она дёрнулась от прикосновения, но глянула на него и примирительно кивнула.
Старшекурсник откашлялся – видно, он тоже чувствовал себя неловко.
– В общем, ребята, давайте не будем про стрельбу, войну и всякое такое. Это вообще нехорошо как-то, – добавил он немного беспомощно. – Кто его знает, как оно теперь обернется… И давайте-ка есть. Леонор, ты не против, если я тебе помогу и подержу блюдо?
***
– Черт знает что такое, – пробормотала Исабель себе под нос.
Ужин уже давно закончился, сокурсники разошлись по своим комнатам, притихшие и серьёзные – проклятый город и его гибель так всех впечатлили, что потом никому в горло кусок не лез. Исабель заглянула к себе, но Одиллия так и не вернулась. Иберийка попробовала полежать с книгой, но все привезенные ею почему-то оказались ужасно скучны, а книги Одиллии трогать она поостереглась. Повалявшись просто так, она не утерпела, вскочила, закуталась в тёплую, крупной вязки шаль и пошла искать Ксандера.
Спален в их извилистом, как змея, коридоре, как она выяснила, было всего одиннадцать, а в нужной стороне от её собственной двери – три. В одной из них кто-то негромко напевал песню на языке, похожем на фламандский, но голос был женским, и Исабель вычеркнула эту комнату из списка потенциальных убежищ своего непутёвого вассала. В других двух комнатах царила тишина, и она замерла, вслушиваясь. Наконец в одной из них голос – и голос не фламандца – предупредил: «Я гашу свет, Карло!», и она с облегчением постучалась в другую дверь.
Ксандер открыл не сразу – судя по пижаме и уже смятой постели, он уже лег и, может быть, даже спал. При её виде он поднял бровь.
– Сеньоре что-то нужно?
– Не могу уснуть, – сказала она и прошла мимо него в спальню.
Свои вещи фламандец расположил только в одной половине комнаты, как и все, но вторая половина оставалась пустой. Она прошлась, потрогала пальцем деревянный маяк, стоявший на окне, и повернулась наконец к нему.
– Я думала о том, что у галлийцев вечно всё не как у людей. Вот, например, этот город. На него напали, а они только что картину намалевали.