— Глупости,— говорит, поморщившись, Лева. Мы поняли, о чем он, и молча согласились.
Меня толкает Женька, показывает головой на дверь. Смотрю, а во дворе на нашей скамейке сидит с книжкой Ба-БахиляМы очень удивились: Бахиля и с книжкой!
— Надо же,— ухмыляется Лева,— наконец-то вырулил.
Мне почему-то жалко Бахилю. С ним никто не дружит, никто к нему даже не подойдет. Говорили, что после той истории с конфетами отец сильно его избил тросточкой и строго-настрого запретил выходить за порог. Лидочка с ним соседка и каждый день слышит, как отец кричит на всю квартиру:
— Если у меня сын вор, кто же теперь придет ко мне лечить зубы?! Парадокс!
— Бахиля,— решаюсь я,— иди сюда!
— Да зачем он тебе?— говорит Мишка.— Ну его! Бахиля смотрит на сарай, заметил нас, закрывает книжку, медленно встает, хочет исчезнуть.
— Иди, не бойся,— пищит Славик,— не тронем!
— Да зачем он тебе?— шипит Мишка.
— Пусть поможет принести железку, что около помойки,— соображаю я,— будет у нас наковальня.
Бахиля подошел, тихо поздоровался, прислонился к косяку двери.
— Ну-ка,— говорит Лева,— покажи, что читаешь?
На обложке книги значится: «Современная кинопроекционная аппаратура».
Мы притихли, нам просто нечего сказать. Лева подозрительно оглядывает Бахилю, подмаргивает:
— Это ты нарочно?
— Почему нарочно?— обижается Бахиля.— Интересуюсь, и все.
Накинулись на книгу. Листаем. От чертежей, рисунков, разных таблиц зарябило в глазах. Мы подавлены.
— А ты что-нибудь понимаешь?— с надеждой спрашивает Женька Бахилю.
— Ничего,— смеется Бахиля,— а вы?
— И мы ничего.
Лидочка тянет к себе книгу, не соглашается.
— Почему не понимаем? Мы все понимаем. Вот написано «ведущий барабан», а это его номер, а стрелка показывает, где он. А вот и он.
Мы рассматриваем этот барабан. Он вроде обыкновенной катушки, только с зубчиками.
— Объектив,— читает дальше Рыжик.— А вот его номер и стрелочка. Пожалуйста, смотрите сюда.
Все рассматриваем объектив. Почти такой же, как и у нас в коробке из-под печенья. Трубка с линзами ходит в другой трубке.
— Мальтийский крест!— заорал Мишка.— Вот он!
Так вот ты какой, мальтийский крест! Вроде старинного ордена. Его мы видели в кино «Чапаев» на груди у белого полковника. Обидно, что такой хороший крест и белогвардейский.
— Где книгу достал?— спрашивает Лева.
— К отцу клиент из кино ходит. Инженер. Я попросил. Он принес.
— Давай дружить,— предлагает Женька и смотрит на меня.— Верно, Алешка?
— Конечно,— говорю я.— Книжка нужная. Пойдем, Бахиля, притащим в сарай ту штангу.
Мы идем к помойке, где лежит эта самая штанга. Славик пыжится приподнять ее за конец, Бахиля буркнул:
— Куда тебе. Катись.
Мы подняли штангу, несем в сарай. Мне видно, как высоко старается держать Бахиля эту тяжелую железяку.
Уже темно во дворе. Из окон домов выглядывают во двор головы родителей.
— Миша, домой!
— Женя! Скорее, папа арбуз принес.
— Стасик! Опять ты с этой компанией! Марш домой! Меня тоже зовет мама. Прощаясь, я спрашиваю Лидочку:
— Признайся, ты Бахиле рассказала про наше кино?
— Я,— виновато мнется Рыжик.— А что, не надо было?
— Молодец, правильно сделала,— решаю я.— Ну, пока!
— Алеша,— удерживает она мою руку,— так почему же, когда тебе кто очень нравится, то ты ему — нет?
— А ты сделай так, чтобы он тебе меньше нравился,— запросто советую я,— тогда все наоборот получится.
— Не могу я,— тихо говорит Рыжик и уходит. Потом вдруг из темноты кричит:— Алешка! Ну и осел же ты! В зоопарке клетка пустует.
— Попробуй только завтра выйти во двор,— грожу я.— Рыжая.
На занавеске Ларискиного окна танцуют тени. Патефон на весь двор хвалится:
Все хорошо, прекрасная маркиза, И хороши у нас дела...
Дома у нас гость. Нонкин студент. Чай прихлебывает из подарочной маминой чашки. (Косте подавали простой стакан.) На столе наш альбом с фотографиями. Студент подносит снимки к очкам, то и дело спрашивает:
— А это кто идет рядом с вами?
— Это? Мой одноклассник.
— А вот это?
— Это мы с тренером на катке.
— Гм, гм… А это?
— Это киномеханик из «Кадра» — Костя.
— Однако… А вот это кто?
— Это мы на пляже в Серебряном бору.
— А кто рядом?
Ах, это. Так просто. Родственник один.
Гм… Родственник.,. А рука как-то у него… Знаете, как-то неудачно получилась.
Я выбрал фотографию Кости, полюбовался, положил сверху. Студент опять ее сунул под низ. Я снова положил сверху. Студент смотрит на меня долгим взглядом.
— Ну, молодой человек, как учитесь? Какие отметки?
— Да как вам сказать…
— Можно в стихах,— вежливо улыбается студент.
— Алеша, спать,— выручает меня мама из-за занавески.. Я развожу руками: мол, ничего не поделаешь, дисциплина — и ухожу.
Засыпаю под бормотание студента:
— А это кто? Ух, какое у него примитивное лицо… А это? Никакого интеллекта… Скажите, Ноночка, почему так бывает? Вот, допустим, один человек сильно любит другого. А тот, другой, его обязательно любит меньше? И наоборот. Какое-то несоответствие. В чем дело?
Я насторожился. Надо же! Кругом одно и то же,
Голос Нонки:
— У Пушкина об этом хорошо сказано.
— Но то была другая эпоха… Мама заворочалась в постели:
— Нона, заведи будильник. Мне завтра в первую смену.
Скрипит пружинка будильника. Хлопнула дверь. Все тихо. Только чуть слышно, как во дворе кому-то жалуется патефон:
Сердце, тебе не хочется покоя,-
Мне не спится. Так и представляется, как танцует Лариска с Тогой. Наверное, там еще девчонки, Ларискины подруги и ребята из Гогиного дом пять. Мать Ларискина, Евдокия Ивановна, конечно, всем чай разливает, а папа патефон подкручивает. Потом они садятся за стол. И этот пижон Гога, наверное, всем объявляет, что он пойдет мыть руки. А Лариска ему полотенце чистое подает. Противно.
Потом, наверное, Гога хвалится велосипедом и своим отцом, знаменитым адвокатом. А когда он капнет на скатерть вареньем, то Лариска и ее мать, конечно, суетятся:
— Ах, ничего, ничего. Отстирается.
После чая опять будут танцевать. И ее папа, наверное, толкнет маму:
— Посмотри-ка на них!
А потом Гога начнет читать свою поэму про полярников.
Как-то у нас в школе был вечер, посвященный покорению Северного полюса. Гога написал поэму. Она называется «Ледяная симфония». Он здорово расписал темные ночи, вой медведей и Большую землю, чья горячая любовь «за тысячу верст согревала челюскинцев».
Когда он прочел свои стихи, мы захлопали, а Лариска кричала «бис!», крутилась на стуле, ко всем оборачивалась:
— Это он сам сочинил! А мне в альбом еще лучше написал. Классик!
Из школы мы идем все вместе. Лариска вплотную с Го-гой, а мы почтительно рядом. Шагаем, слушаем.
— Вообще-то им такую поэму не стоило посвящать,— говорит Гога.— Они там государственный ледокол утопили, а мы кричим «ура!».
— Да ты что? Они же герои,— торопится Женька,— они же на льдине жили.
— Странно,— пожимает плечами Гога,— а куда же им еще деваться? Боролись за свою жизнь, и все.
Мы даже остановились, не знаем, что сказать.
— А почему же ты об этом в поэме не написал? Гога смеется. Смеется и Лариска:
— Чудаки!
— Детский сад!
Дома за чаем я рассказываю о Гогиной поэме и говорю маме, что челюскинцы никакие не герои, они государственный ледокол утопили.
— Сам додумался?— вмешивается Нонка.
— Нет, Гога объяснял.
— Значит, все кругом называют челюскинцев героями, только твой Гога против?— прищуривается Нонка.— Так?
— Ну, так,— соглашаюсь я.
— Значит, они ледокол утопили?— наседает Нонка.
— Тише вы, политики,— косится на окно мама.
— Дурак твой Гога,— заключает Нонка.