Наконец Лева с Мишкой нас сменяют. Теперь я беру топор.
— Трах!— И нет каппелевского полковника.
— Трах!— И нет батьки Махно.
— Трах!— И завяз топор. Это значит — враг сопротивляется.
Скрипит калитка. Во двор сначала въезжает переднее колесо велосипеда, за ним Лариска и Гога. Сделали круг по двору, остановились около кучи дров, слезли.
А топор все не вынимается. Скрипит, а не вылезает. Хоть бы уж Лариска не смотрела, шла бы себе домой. Лидочка побежала в мастерскую, вернулась с молотком, Лева с силой ударил им по топору, и полено нехотя развалилось.
— Ничего,— утешает меня Лидочка,— тут сучок во какой! Попробуй вот это.
И опять топор революции крушит надвое, четвертует Юденича, Деникина, Колчака.
— И Врангеля,— говорит Лева и подставляет черное, обугленное полено.
Славик пыхтит, устанавливает толстый обрубок.
— Это рыбий жир,— говорит он,— вдарь-ка, Алеша. Лариска смеется, подталкивает к нам Гогу:
— Попробуй поколоть.
— Это не для меня,— серьезно говорит Гога и садится на велосипед.
Мы переглядываемся. Гога вихляет рулем и отъезжает.
А может, правда, колоть дрова не для него?
Мне вспомнилось, как-то Пелагея Васильевна спросила нас, кто кем хочет быть?
Мы застеснялись. Просто как-то неловко встать и всем сказать, кем я хочу быть. В классе тишина. Сидим, переглядываемся, подталкиваем друг друга: «Давай ты».
— Хорошо, ребята,— говорит Пелагея Васильевна,— если не хотите устно, давайте на эту тему напишем сочинение. Только, чур, писать все честно.
— Конечно, честно,— закричали мы. Но честно получилось только у Лидочки.
Мы все знаем, что она мечтает стать актрисой, так она и написала в тетрадке.
А я и в самом деле не знал, кем хочу быть. Просто не задумывался. Но уж очень захотелось написать что-нибудь приятное для Пелагеи Васильевны. И я добросовестно написал четыре страницы, на которых убедительно доказывал, что быть учителем — моя мечта.
Женька тоже наврал. Он написал, что всю жизнь мечтает стать шахтером. Но ведь я-то знаю, что он бредит глиной, мольбертом и палитрой.
У Мишки тоже перо пошло вкось. Написал, что хочет быть комбайнером, а сам дальше Тушина никуда не ездил. Где он видел комбайны?
Лариска, оказывается, захотела стать ткачихой на фабрике «Красная Роза», а Гога с малых лет мечтал быть слесарем или токарем.
Я так и не понял, почему мы все написали неправду. На переменке мы сидим на батарейке, не смотрим друг на друга. Около нас крутится Славик.
— Послушайте, ребята,— сердито говорит Лидочка,— зачем вы все наврали. Ведь ты же, Мишка, мечтаешь стать летчиком.
Мишка мнется, ежится:
— Пелагея не поверит… Еще скажет, я рисуюсь.
— Но ведь ты же правда хочешь быть летчиком?
— Правда.
— Зачем наврал?
— Эх, вы,— вздыхает Славик,— написали бы, что хотите быть пожарниками.
Мишка молчит, пуговицу крутит.
— Так зачем же наврал?— повторяет Лидочка.
— А затем наврал,— говорит Гога,— что сейчас самые модные профессии рабочего человека. За это и отметку повысят.
— Глупости,— фыркает Лидочка.— А вот ты, Гога, кем хочешь быть?
— Я?— Гога задумался, помолчал.— Я? Если правду?
— Ну, конечно, взаправду,— с готовностью просим мы.
— Значит, сказать правду,— задумчиво тянет Гога.
— Ну да, правду,— киваем мы.
— Ну, так слушайте: я хочу стать вождем. Даже Лариска отшатнулась.
Вот это да! А мы и не знали…
Сейчас Гога снова появился, когда уже все дрова были красиво сложены в сарае. Походил вокруг, в сарай заглянул, сказал, что мы неправильно дрова сложили. Из березовой шкурки колечко на пальце скрутил, полюбовался, спросил:
— Сколько заплатят?
Славик плечами пожимает, я на Леву смотрю, Лева на меня. Мишка начищает шкуркой свой топор, тетя Дуся сердито выметает щепки.
Гога колечко языком гладит.
— Подумаешь, мне ваши деньги не нужны.
Во двор зашел Жиган, за ним насупленно плетется какой-то лохматый верзила.
— Бахилю не видали?— спрашивает Жиган. Никто из нас Бахилю не видел.
— Покурить ни у кого нет?— сипит лохматый и, не получив ответа, грызет ногти.
Скрипнула калитка. Это Мишкин отец. Подтянутый, в желтых ремнях, в голубой фуражке. Прошел мимо, кивнул нам:
— Здравствуйте, товарищи!
— У вас папиросочки не найдется?— заискивает лохматый.
Летчик обернулся, нахмурился, покачал головой:
— Не курю. Да и тебе не нужно.
Лохматый садится на корточки, сплевывает вслед летчику.
— Не летчик, а ледчик. Лед на подводе возит.
Жиган громко хохочет и вдруг, словно подавившись, вытаращил глаза, пятится. На лохматого медленно надвигается бледный худенький Мишка, в руках дрожит топор:
— Повтори, гад, что сказал!
Взвизгнули девчонки, шлепнулся, споткнувшись, Славик. Женька прыжком сзади обхватил Мишку. В калитке застряли лохматый и Жиган.
Утром следующего дня я выскакиваю во двор и сейчас же натыкаюсь на участкового дядю Карасева. Рядом с ним Мишкин отец. Задрав головы, они смотрят на Мишкины окна. В рамах — ни одного целого стекла.
— Ничего, товарищ, разберемся,— козыряет летчику дядя Карасев.— Счастливого полета.
Кто-то тянет меня за рубашку. Оглянулся — за спиной Лидочка.
— Дело есть,— приставляет она палец к губам,— пойдем-ка.
Мы садимся на скамейку. Лидочка смотрит по сторонам, торопливо сыплет словами:
— Вечером мету пол. Так? За дверью на лестнице голоса. По-моему, Бахилин, Жигана и еще этого лохматого. Так? Жиган говорит: «Если завтра золота не будет, я пишу твоему отцу письмо без подписи. А в письме расскажу про твою кепочку». А Бахиля умоляет подождать. Лохматый про какие-то отполированные копейки намекает: «Подложи,— говорит,— копейки вместо дисков, и каждый день начищай. Отец и не заметит». Бахиля чуть не плачет, говорит: «Отец не заметит, так клиент потом заметит, скандал будет». А лохматый свое: «Все клиенты-интеллигенты, они в день по два раза зубы чистят. Сами надраят». Жиган горячится, опять грозит: «Не будет дисков, гони назад мой кинжал и еще про кепочку напишу». А Бахиля ему: «На, возьми свой кинжал». А Жиган смеется: «Казак назад не пятится, корова не бодается». Потом что-то их спугнуло, они стали говорить шепотом, и я ничего не поняла. Вот, Алеша. Что делать будем?
— Скорей ребят собрать. Пока никому ни слова. Молчок,— говорю я Лидочке. Она понимающе кивает.
И вот мы в сарае. Славик караулит снаружи у дверей. Лидочка торопливо рассказала все сначала. Лева снял очки, щурится в потолок, что-то вспоминает:
— Так, так. То-то тогда в магазине кепочка показалась знакомой.
— Чья она?— спрашивает Мишка.
— Бахилина,— подсказываю я.
— А ведь верно. У Бахили такая,— охает Лидочка.
— Давайте позовем Бахилю и все начистоту.— предлагает Женька.
— Иди, Рыжик, зови,— говорит Лева.
— Я боюсь. У него кинжал какой-то.
— Ну, иди с Алешкой.
— А если он не пойдет?— прикидываю я.
— А вы скажите, что мы нашли его кепку,— советует Женька.— Бегом прибежит.
Мы пошли. Я звоню у дверей, Лидочка за моей спиной.
— Кто там?— голос Бахили.
— Сережа, это мы,— говорю я.— Выйди на минутку.
— А зачем?
— Ну, дело есть.
— Какое дело?— осторожно спрашивает Бахиля из-за двери.
— Мы твою кепку нашли,— прильнул я к щели в двери. Дверь раскрывается. Бахиля быстро выскользнул к нам, осторожно защелкнул замок.
— Какую кепку?— дрожат у него губы.
— Твою,— спокойно говорит Лидочка.— Пойдем в сарай. Он послушно идет рядом, по очереди засматривая нам в лицо.
— А где вы ее нашли?
— Сейчас все узнаешь.
— А если я не пойду?— останавливается Бахиля.
— Тогда кепку не получишь,— оборачиваюсь я.
— Стойте, ребята. А кто у вас в сарае?