Крути, Славик! Крути. Ведь там и твой гвоздь. Все накрутились вволю. Сидим, друг на друга смотрим. Все-таки все очень хорошо на свете! Ну, просто здорово!
— Ура!
— Ха-ха!
— Банзай!
— Мировецки!
— Алешка, ну скажи что-нибудь задумчиво,— просит Лидочка.
В дверях — Гога из дом пять. За ним — всем «здравствуйте» — Лариска.
— Вы чего тут разорались?— спрашивает Гога. Мы дружно болтаем ногами.
— Аппарат закончили. Вот, смотри.
Он пригибается, обходит аппарат вокруг:
— Мне можно покрутить?
— Валяй!
Потом покрутила Лариска.
— Ну, хватит,— останавливает ее Лидочка,— его еще нужно смазать.
— Правда, обтюратор похож на самолетный пропеллер?— спрашивает Славик Гогу.
— Нет, это просто кусок консервной банки,— морщится Гога.— Самолетный пропеллер — это знаешь какая вещь? Там все изогнуто.
Славик не соглашается.
— А я видел сегодня. Когда быстро крутится, то похож.
— Где ты видел?
— Ну, на празднике… на аэродроме.
Гога плечами пожимает, на Лариску смотрит.
— Что ты там увидел?
— Настоящие боевые самолеты,— упрямится Славик.
— Он видел самолеты,— пожимает плечами Гога.— Вы только посмотрите на него. Какие? Табуретки?
— Нет, боевые. И они стреляли.
— Ребенок, это же чепуха. Вот у немцев самолеты, так это настоящие боевые. Я у отца в заграничном журнале видел. Вот это© самолеты! Сильнее наших.
— Врешь ты,— тихо говорит Мишка. Гога на Лариску оглядывается, торопится.
— Почему вру? Пожалуйста, принесу журнал.
— А летчики?— спрашивает Мишка.
— Что летчики?
— Где летчики лучше?
— Наши летчики, конечно, хорошие,— тянет Гога,— но, понимаешь, Мишка, у них опыта нет. Они же еще не воевали. Так?
Все молчат, только одна Лариска кивнула Гоге.
— А какой у тех опыт?— это хмурится Лева.
— Ну как, какой? Они вот бомбили Абиссинию, Испанию…
— Значит, мирных жителей?— спрашивает Женька.
— Ну, значит, цель,— недоумевает Гога.— Как вы не поймете. Значит, меткость.
— Папка никогда так бомбить не будет,— медленно говорит Мишка.— Я знаю. Он хороший.
— Ну, твой не будет. А другие будут.
— И другие наши не будут.
— Почему?
— Потому что они папкины товарищи.
— А что же они будут делать?— это спрашивает Лариска.— Их же пошлют.
Гога добавляет:
— Им же за это платят.
— Они будут сбивать врага в воздухе,— говорит Лидочка.— И не за деньги.
Распахнулась дверь сарая.
— Здравствуйте, товарищи!— Это Мишкин папа. Улыбается:— Ты здесь, Миша? Ну, как, прошел на аэродром?
Окружили мы летчика, трогаем его, радуемся:
— А мы все протырились. Все были. И вас видели.
— И я вас видел,— смеется он.— Крылом качнул, помните?
И все вдруг вспомнили. А ведь действительно нам кто-то качал крылом.
— Вы на бомбардировщике?— догадывается Лева.— Один нам качнул…
— Нет, на истребителе.
— Ну, все равно нам кто-то качнул крылом.
— А это что у вас?— удивляется летчик — Аппарат? Закончили?
— Покрутите за эту ручку,— просим мы.— Не бойтесь. Он крутит, а мы все улыбаемся.
— Можно еще. Ну, пожалуйста.
Он опять крутит. Наш аппарат работает ровно, четко, наверное, как настоящий боевой самолет.
— Правда, наш обтюратор похож на пропеллер?— спрашивает Славик.
— Правда.
— А правда, что наша авиация самая сильная в мире?— спрашивает Женька.
Летчик зачем-то снимает фуражку, задумчиво поправляет на ней красную звездочку, говорит строго:
— Будет.
Козырнув нам, он уходит, прихватив с собой Мишку. Я наклоняюсь к Лидочке:
— Вот он тоже говорит задумчиво, значит, по-твоему, влюблен?
— Конечно.
— В кого?
— В самолеты и в Мишкину маму. Наш двор оглашается криками:
— Лева, немедленно чай пить!
— Ларисочка, доченька, скорее домой! Папа торт принес.
— Славик, а ну-ка домой! По тебе ремень плачет!
— Алешка!— это голос Нонки.— Домой! Мы прощаемся с Лидочкой.
— Знаешь что?— говорю я задумчиво.
— Что?
— Давай всегда дружить. Мне хорошо с тобой. Она зажмурилась, крепко трясет мою руку:
— А мне с тобой ну просто очень, очень хорошо!..
У нас дома в гостях незнакомая женщина. Чай пьет из маминой чашки. В пепельнице окурки со следами губной помады.
— А мы аппарат закончили,— громко объявляю я. Но никто не радуется.
— Этот?— спрашивает женщина, оглядывая меня с ног до головы.
— Этот,— улыбается мама.— Разбойник мой.
Мама суетится, подливает ей чай, двигает вазочки с вареньем. Лицо у нее жалобное, как будто она что-то выпрашивает, ждет.
— Ну, что же, такой рост с базы получим. Как раз перед учебным годом.
— Спасибо, Матвеевна, спасибо,— торопится мама.— Я уж отблагодарю.
Женщина останавливает ее, говорит, что-то подсчитывая:
— Значит, тридцать первого часов в шесть утра подходи к магазину.— Она опять смотрит на меня, прикидывает: — Да, на его рост будет.
Я понимаю, о чем идет разговор. Скоро в школу, а у меня нет костюма.
— Спасибо, Матвеевна, большое спасибо,— суетится мама. И пока та в кухне надевает макинтош, мама торопливо отодвигает ящик комода, шелестит бумажкой.
— Дай ты,— шепчет она Нонке,— я не знаю как. Нонка брезгливо морщится, отказывается. Мама неумело складывает бумажку в несколько раз, виновато выходит на кухню.
Слышно, как хлопает дверь. Мама возвращается повеселевшая, садится за недопитый чай.
— Ну вот, Алеша, будет у тебя костюм. Добрый человек помог.
— Я бы ее в милицию,— сердится Нонка,— а ты ей взятку сунула. Жулик она. Вот кто.
Мама часто моргает, чашка дрожит у нее в руках:
— Нона, а как же быть? Парень уж жених. А в магазинах пустые полки. Как же он в школу пойдет? С заплатками?
Потом она долго молчит, пьет чай. Нонка вдруг что-то вспоминает:
— Где ты целый день гонял?
— На воздушном параде. В Тушино. А что?
— Тебя Костя спрашивал. Какую-то вещь тебе оставил. Вон на окне.
Я мигом к окну. Торопливо развертываю увесистый сверток. Ну, так и есть — кинопленка. Туго, аккуратно скрученная, она загадочно поблескивает у меня в руках. Сразу ее на свет. Рассматриваю. Этот кусок из какого-то киножурнала.
Вон спускается на воду корабль, а вот маленькие дети в яслях… Дальше смотреть не стал, скрутил ее, сунул за пазуху и к двери:
— Мама, я только на минуточку в сарай.
Долго не попадает ключ в замок. Никак не мог нащупать выключатель. Об гвоздь расцарапал руку. Наконец вспыхнул свет. Вот он, наш аппарат. Я заряжаю тяжелый моток в верхнюю бобину. Послушно вставляется гибкая пленка в фильмовый канал, и через валики попадает в нижнюю бобину. Пленка почему-то вдруг липнет к рукам, и я с трудом соображаю, что это моя кровь.
Зализал царапину, включил свет в аппарате. Прямо на стенке сарая вспыхнул ровный прямоугольник.
Вот и все. Осталось закрутить рукоятку, и на этой стене задвигаются люди, поплывут корабли, поскачет конница.
Я закрываю глаза, кручу ручку. Аппарат мерно, четко стрекочет. Открыл глаза и даже стало жутко — на стене надпись: «Англия уже потеряла господство на морях…» А потом прямо на меня, покачиваясь на волнах, движется корабль. На палубе суетятся матросы. Зашевелились, нащупывая цель, орудия. И какой-то моряк быстро-быстро размахивает флажками.
Я остановил ручку, и сейчас же замер матрос с флажками.
В дверь сарая кто-то настойчиво стучит, какие-то крики. Открываю. А это Мишка, Женька, Лева. За ними встревоженная Лидочка.
— Я вижу из окна свет в сарае,— отдувается Мишка,— скорее за Левой. Думал, жулики. А он уже сам выбегает. Ты что тут делаешь?
Я молчу. А что им говорить? Разве они сами не видят? Начинаю крутить ручку, минуту все молчат, а потом поднимается такой шум, будто на Красной площади в день Первого мая.