В общем, начал со снежинок, и только добрался до Красной площади, как уже звонок.
Почему-то сегодня я ему не рад, я его даже не хочу. Так иногда бывает. Редко, но бывает.
На звонок даже злишься, если он вдруг, нахальный, никому ненужный ворвется в тишину, когда в пригороде Петербурга, на Черной речке стоят друг против друга два человека и молча поднимают пистолеты. А потом встревоженные кони, храпя, несут на Мойку карету, и в ней за бархатную обивку бессильно цепляются синие пальцы поэта.
И в это время школьный звонок. Он сейчас просто лишний.
Или вдруг зальется звонок в ту минуту, когда царь Петр I обращается к своим притихшим полкам с речью. Нервно дрожит ус Петра, прыгает щека, мнет царь в руках свою треуголку.
— Русские воины! Потом и кровью создал я вас, не жалея живота своего. Не помышляйте, что сражаетесь за Петра! Нет, вы сражаетесь за Россию!
Полки слушают, полки ощетинились штыками, полки готовы здесь, на земле Полтавщины, огнем и сталью сказать шведам «спасибо!» за то, что научили воевать. И вот полки пошли… И в это время, взглянув на часы, поплелась из своей дежурки тетя Агаша. Поплелась нажать кнопку звонка.
Дала, старая, своим звонком передышку шведам. Теперь до следующего урока истории в наших портфельчиках и ранцах .будут бряцать отточенные, готовые к бою штыки. Будут глухо стукаться друг о друга чугунные ядра и шелком шептаться свернутые русские знамена.
Вот что такое тетя Агаша со своим звонком. Она не королева, не даже министр, а взяла да и временно отложила Полтавскую битву.
На перемене спрашиваем друг друга, о чем кто писал.
Женька рассказал про Горького, про Шмидта, которых он очень любит лепить.
— А при чем же здесь тема сочинения?— горячится Гога.— Ведь тебе ясно было сказано: «За что я люблю свою Родину?» Понятно?
Женька часто моргает, на всех нас смотрит:
— Значит, ребята, я не о том написал?
— А как ты написал?— это хмуро спрашивает Мишка.
— Ну, я написал про Горького.
Вот про то, как он был на пароходе посудником и выбрасывал за борт помои. Гога смеется:
— Вот дал! Вот это дал! Тебя же про Родину спрашивают, а ты про помои. Ничего себе сравнил!
Женька опять долго моргает, рукой трогает батарейку, садится на нее, молчит и в окно смотрит.
— Подождите,— говорит Лидочка,— он же не все сказал,— она тоже батарейку тронула, поморщилась, уселась рядом с Женькой:— Ну, давай, рассказывай.
Женька слюнявит чернильные пятна на руке, сердито оттирает их о штаны, говорит как будто сам себе:
— Ну, вот значит, Горький был посудником на пароходе. Вот он выбрасывает за борт помои. А куда он смотрит, когда выбрасывает? Он в небо смотрит. Я такую скульптуру вылепил. Он так в небо глядит, словно ищет буревестника. А помои, ну, это все, что людям не нужно, их — за борт.
Женька остановился, руку запустил в зачес, на нас смотрит: мол, понимаем ли мы, о чем он говорит? Я где-то понял, но, правда, еще не до конца. В общем, про что-то интересное' рассказывает Женька.
Женька опять молчит и сам себе бормочет:
— Я пробовал Ленина лепить, да пока не получается… Глина такая же, и инструмент такой же, а вот не получается. Похож, а не Ленин. И бородка и усы — все это есть. И даже костюм с жилеткой…
Мишка тихо перебивает:
— А я про летчиков писал…
— А ты о чем?— спрашиваем мы Лидочку.
— Я даже сама не знаю… Писала и писала. Вот только звонок помешал.
— А ты, Гога?
— Я?— он лезет за расческой.— Ну, прежде всего, слово «Родина» большое понятие. Это не просто Горький или там
Шмидт со своей льдиной. Родина это знаете что такое?
Гога широко разводит руками.— Это наша Отчизна.
— А отчизна что такое?
— Отчизна? Ну, это… как бы вам сказать… Ну, значит, отечество…
— А отечество?— Он чуточку думает, просветленный поясняет:
— Значит, наша держава, согретая сталинским солнцем.
— Так за что же ты любишь свою Родину?— не выдерживает Лидочка.
— Об этом я написал в сочинении,— значительно говорит Гога.
Очередной звонок тети Агаши дружно сметает нас с теплой батарейки.
Лидочка идет в класс вместе с Мишкой. Я заметил, что они уже давно ходят рядом. И на переменках, и в школу, и из школы. Мне почему-то досадно.
По коридору навстречу нам торопится в учительскую Пелагея Васильевна в своем новом платье. В руках наши тетради и трубчатый сверток. Остановилась, довольная, проводила нас глазами, Женька обернулся, засмеялся:
— С днем рождения вас, Пелагея Васильевна.
— Спасибо, Женя,— говорит она.
— С днем рождения вас!
— С днем рождения, Пелагея Васильевна,— наперебой говорим мы, и нам очень приятно, что сейчас наша учительница, прижав к груди тетради, прислонилась к стене коридора и всем по очереди кивает.
— С днем рождения!— говорю я ей и вижу, как сыплются у нее из рук наши тетради. Мы подбежали, помогаем ей, а тетради все падают и падают.
— Спасибо, ребята,— отворачиваясь говорит она.— Ну, бегите. Уже урок начался. Я сама…
— Спасибо вам, Пелагея Васильевна.
— За что, Алеша?
Я не знаю, что сказать, на ребят смотрю, на нее. Так ничего и не сказал, повернул в класс. .
Уже за партой Женька с укором говорит:
— Сказал бы ей за то спасибо, что она нас учит. Ну, хотя бы за Пушкина… за Полтаву…
Я молчу.
А все-таки хорошо, что на свете есть Пелагея Васильевна.
…Вдоль окопа понеслась команда: — Оставшихся бойцов переписать!
Григорий Иванович оглядывает нас, очень медленно слюнявит карандаш, словно собрался нам всем ставить отметки, кто как жил, кто как живет сейчас…
Конец первой книги
КНИГА ВТОРАЯ
ПОЕДИНОК
Случалось, в наш двор врывались войны. Они начинались девчачьим писком, лаем Женькиного Короля и торопливым прощаньем Гоги: «Пока, ребята, у меня дома дело есть».
На заборе появлялся со всей своей армией соседский мальчишка Ленька Косой. Его имя наводило ужас не только на наш двор, но и на все соседские. Помню, как однажды граф де Стась, рассовывая по карманам персики, стращал ею нашу скамейку:
— Вот погодите… Научу Леньку Косого, тогда будете знать…
И вдруг сейчас на заборе сам Ленька Косой, а следом за ним с диким свистом вся его армия. В руках у Леньки рогатка, на шее болтается запасная.
Окружили нас.
— Руки вверх, гады! Стрелять буду!— орет Ленька и натягивает рогатку.
— Сначала попади,— говорю я не совсем уверенно.
— Во что?
— Во что собрался,
— Хочешь в тебя?
— Бей!
— Бью!
— Бросьте вы, ребята,— говорит Лева.— Мы вас не трогали, и вы нас не трогайте.
Ленька медленно поднимает рогатку к моему лицу. Вся резина вытянулась, стала совсем прозрачная. Туго дрожит в руке рогатулька. Резина все тоньше, тоньше…
— Бью.
— Бей!
— Ну ты, дурак, погоди,— хочет загородить меня Женька.
И вдруг что-то меня подстегнуло, а что — и сам не знаю.